1
Багровое солнце над Акрокоринфом
Мерцает всевидящим оком Творца.
В заливе у берега плещется нимфа,
Смеется и песни поет без конца.
Алкеста и Кор у постели отца,
А Яннис в дверях, на полу мозаичном.
Весь день сам с собой скорлупою яичной
В граммисмос играет. Так думает он.
Как сфинга, на ветке застыла синичка –
Деталь капители коринфских колонн.
2
И слышно отсюда, как волны залива
Бормочут Евмела забытого стих.
«Эой, - повторяют, - Эфоп». Словно слива,
Залив фиолетов. И ветер затих.
«Эой, - напоследок, - Эфоп». А других
Два имени так и не вспомнили. Ветер
Затих. С ложа слышится тихое: «Дети…»
«Мы здесь», - отвечает Алкеста, а Кор
К губам его чашу подносит, заметив
При этом, что кто-то заходит во двор.
3
До пят его плащ грубошерстный струится,
Как быстрый поток по мохнатым камням.
И крыльями жертву терзающей птицы
Взметаются полы. «Гость, кажется, к нам?» –
Алкеста читает по серым губам,
Бескровным, почти не способным на шепот
И все-таки шепчущим: «Кто это? Кто там?»
И вот он заходит, не молод, не стар.
Не стар – ибо есть в нем от ангела что-то.
Не молод – поскольку с дороги устал.
4
И вот он садится, и ноги Алкеста
Ему обмывает холодной водой.
И Яннис у ног, и, не трогаясь с места,
Глядит на пчелу над его бородой,
Где капелька пота сверкает звездой.
И первые звезды восходят на небо.
И Кор, отломив ему черствого хлеба,
Подносит с водой. И сначала он пьет,
Пытаясь припомнить, как долго здесь не был.
И вьется пчела. И вода будто мед.
5
Он ест и глядит на тщедушное тело,
На впалую грудь и пустые глаза.
Вспорхнула синичка и прочь улетела.
«А ночью, наверное, будет гроза», –
Вздохнув, говорит он и видит – слеза
На бледной щеке у больного Ясона.
«Ты, знаешь, однажды я шел из Хеврона
В Иерусалим, – говорит он ему. –
И вдруг услыхал над пустынею стоны.
Откуда? Гляжу, да никак не пойму.
6
И только когда подошел, стало ясно,
В чем дело: устав от ярма и жары,
Пал вол, и стервятники выели мясо,
А солнце, скатившись с высокой горы,
Очистило кости, как терн от коры,
От гнойных остатков. И в этой колоде
Рой пчел поселился с заботой о меде.
Гудение их я и принял за стон.
Как будто, тоскуя в ярме по свободе,
Вол громко стонал, прежде чем умер он.
7
А это гудели рабочие пчелы,
В свой дом возвращаясь от злачных полей…
Уныние – грех. В этот час невеселый,
Ясон, не печалься о плоти своей.
Рабочие пчелы давно уже в ней –
Любовь, милосердие, вера, терпенье.
А боль… Что же боль? Знак иного рожденья.
Рожденья безгрешной сыновней души.
Мария стонала от боли, колени
Разжав, на соломе, в пещере, в глуши.
8
Счастливец, своей убегающий плоти,
В которой грехи будто черви в плоде,
Ты стонешь, а дух пребывает в полете.
Ты стонешь, и так происходит везде,
Где Божье творенье спасается, где
В надежде на это спасение стонет».
И он замолчал, на колени ладони
Свои положив. И на ложе Ясон
Затих, как листва пред грозою на кроне,
Затих, погружаясь с улыбкою в сон.
9
… Савл шел по ночному Коринфу. Блудницы
Смеялись в объятьях плешивых пьянчуг,
И черные тени шарахались птицей,
Которая чует натянутый лук.
Орало, визжало, наглело вокруг
Все непроходимое воинство мрака.
Какой-то старик крупноносый собакой
Залаял, завидев его, и, хитон
Задрав свой и ногу, распутника знаком
Пометил одну из коринфских колонн.
10
«Эй, Павел, ну где он, твой глупый мессия?!
Пусть явится! Здесь мы его и распнем!»
Крик этот до самого дома Гаия
Его провожал. Дело было не в нем.
А в том, что победная тьма за окном
И тьма в бедной комнате были едины
В тот миг, когда неба разверзлись глубины
И гром прогремел, как тогда, на пути
В Дамаск, когда, пав на осклизлую глину,
Он ползал, как червь, свет не в силах найти.