С годами все ярче всплывают в памяти картинки из далекого детства. Это – свойство возраста и признак раннего склероза. Ну, а желание поделиться воспоминаниями – симптом наступающего маразма. Оглядываясь назад, я с изумлением осознаю, как за короткий век человеческий неузнаваемо изменился мир! Для новых поколений, населяющих нашу страну, мои воспоминания сродни наскальным рисункам эпохи позднего неолита. И, тем не менее, я вспоминаю.
Среди кумиров тогдашней Пушкаревской пацанвы, как следствие недавно отгремевшей войны, на первом месте, конечно же, стояли солдаты. Впрочем, еще больше любили солдат заневестившиеся девки, к которым солдаты и приходили. Ну, а мы, мелочь голопузая, обступали дяденек в погонах и выпрашивали. Ну, хотя бы звездочку с пилотки. Кое-кто из солдат, видимо, из постоянных гостей, одаривал нас долгожданными сувенирами. Предварительно запасясь ими в военторге. Трудно словами передать наше счастье, когда в руках оказывалась заветная звездочка.
На втором месте по значимости, для нас были владельцы транспортных средств. Вернее, управленцы, поскольку в те далекие времена, даже велосипед в собственности считался непозволительной роскошью. Прямо напротив нашего дома жили Монах и Расстегай. Мужики лет за пятьдесят, но по пушкаревской традиции, больше известные по кличкам, нежели по именам. Помню только, что Монаха звали Николаем Трофимовичем. Оба они были водителями кобыл. Телеги и казенных животных содержали дома, и по вечерам, нередко, пасли стреноженных лошадей перед своими домами. Особым шиком у нас считалось умение, прицепившись сзади к телеге, прокатиться «до угла», т. е. до перекрестка. Обычно такое развлечение кончалось ожигающим ударом кнута, ну, если не удавалось вовремя отцепиться. По утрам водители кобыл, вследствие глубокого похмелья, были весьма неприветливы. Но изредка, когда в обеденный перерыв, измученная душа, опохмелясь оттаивала, на Монаха, а чаще, на Расстегая, нападало чадолюбие, тогда он усаживал нас в телегу и вез, аж целых два квартала.
Но самыми уважаемыми пушкарями были шоферы! Их на два наших квартала было, аккурат, двое. Дядя Саша и дядя Сережа. Дядя Саша работал на грузовике ГАЗ-51, что по сравнению с полуторками и трехтонками (ЗИС-5) был последним словом отечественного автостроения. Мы всегда караулили приезд дяди Саши на обеденный перерыв. Он, и жена его тетя Клава, были бездетны, поэтому к пушкарским малолетним озорникам дядя Саша был милостив и почти никогда не отказывал нам в просьбе «прокатить до угла». За место в кабинке частенько возникали споры, переходящие в потасовку. Тогда дядя Саша сам называл имена счастливчиков, а остальные, гуртом, забирались в кузов. До сих пор помню характерное подвывание ГАЗоновского мотора на второй передаче, когда, набирая ход и нещадно трясясь на ухабах, это чудо техники уносило нас из пределов родного квартала. Порой, от щедрот души своей, дядя Саша провозил нас аж целых два квартала, и, резко притормозив, командовал: - геть до дому, шантрапа пузатая! Нас накрывало облака пыли, поднятые нашим ГАЗоном, и это очень напоминало войну. С диким гиканьем и воплями мы неслись, как в атаку, сквозь клубы медленно оседающей пыли, в сторону своей родной Пушкаревки.
Второй шофер, дядя Сережа, был для нас, ну, просто богом! Он работал в обкомовском гараже и иногда приезжал в обед на «Победе» светло-шоколадного цвета. В таких случаях мы, обступив роскошную легковушку, разглядывали и обнюхивали ее и забывали про дядю Сашу с его ГАЗоном. На просьбы самых отчаянных из нашей ватаги: - дядя Сереж, прокати до угла,- дядя Сережа скептически оглядывал чумазую команду и, улыбаясь, отрицательно качал головой. Улыбка у него была замечательная, и мы все понимали и не обижались. Ну, как можно обижаться на небожителя? Теперь, самое главное! Дядя Сережа Поляков был другом моего отца. И это обстоятельство давало мне неоспоримое преимущество перед товарищами по ватажному братству. По субботам дядя Сережа приходил со своею женой к нам в гости. На столе появлялся портвейн «Три семерки», традиционный винегрет, картошка и пирог. После ужина со стола все убиралось, и взрослые садились играть в лото. Мне тоже давали карту, и дядя Сережа ( я всегда норовил сесть рядом с ним ) помогал мне вовремя накрывать черные цифры на карте латунными кругляшками. Как же я был счастлив в такие вечера!
Как-то раз дядя Сережа задержался дома на обеденном перерыве. Пацаны разбрелись по своим неотложным делам, а я все кружил вокруг дяди Сережиной «Победы». И тут случилось такое, чего мне не забыть до конца моей жизни. - Ну, что, Серёнька, прокатишься со мной до гаража? – спросил меня дядя Сережа. Я потерял дар речи, пытаясь осмыслить слова моего кумира, и только тупо кивнул головой. – Ну, беги, скажи отцу, что со мной поедешь.
Господи, как передать мой восторг, когда я оказался на перднем сиденье, внутри этого сверкающего чуда? В салоне стоял запах какой-то нездешней и роскошной жизни. В хромированных ободках слева и справа на панели располагались приборы и часы, посредине – приемник. Панель и ручки дверей были отделаны карельской березой!
«Победа» ласково урча, вынесла нас на асфальт соседней улицы, минут через пять мы уже ехали по центру города, через мост. Вдоль трамвайных путей. По тротуарам шли нарядно одетые люди, навстречу, с горы, по мощеной булыжником улице спускался автобус и машина с надписью «Хлеб». Это путешествие мне показалось сказочным сном, и я очень боялся проснуться. Обкомовский гараж располагался на пересечении улицы Октябрьской с улицей 7-го Ноября. В этом была своеобразная ирония, объяснявшая, почему в нашей, насквозь коммунистической стране, годовщину Великой октябрьской революции столь торжественно отмечали в ноябре. Впрочем, тогда я об этом не думал, да и многие взрослые не задавались таким вопросом.
Охранник узнал дядю Сережу, шутливо отдал честь и поднял шлагбаум. - Ты, Серёнь, пока тут с дядей постой, а я машину в бокс загоню, лады? – обронил дядя Сережа. Назад шли пешком довольно долго, но счастье так переполняло меня, что я не замечал тягот обратного пути.
Позже, дядя Сережа перешел на работу в таксопарк. Теперь он уже не приезжал домой на казенной машине, поскольку в машине был счетчик, и диспетчер отслеживал холостой пробег. Эти смутные сведения я почерпнул, краем уха ловя разговоры дяди Сережи с отцом.
А потом дядю Сережу убили. По злому стечению обстоятельств, свое разбойное нападение бандит совершил на улице С. Разина и, вместо оплаты проезда, ударил дядю Сережу ножом в область сердца. Его смерть стала самой большой трагедией в моей начинающейся жизни. Никогда прежде, да и потом, Пушкаревка не видела столь торжественных и многолюдных похорон. Играл оркестр, больше десятка «Побед» с шашечками на борту, непрерывно сигналя, провожали дядю Сережу в последний путь. Похоронили его на старинном Крестительском кладбище, недалеко от церкви. Теперь, на этом же кладбище, похоронены и мои родители.
Года два назад я разыскал могилу дяди Сережи. На обелиске с красной звездой стояли полустертые скорбные даты, разность которых равнялась тридцати пяти.