В старших классах школы вдруг выяснилось, что Витя страшно талантлив. Он играл в волейбол так, что тренеры ходили за ним толпами, зазывая в свои команды и суля чуть ли не всемирную славу. Но брат уже бредил барабанами. (Во какая фраза барабанная получилась!) Он мечтал стать ударником. Да не коммунистического труда, а вокально-инструментального ансамбля! И, хотя про его спортивные суперспособности – к вящей радости классной и физрука – даже по телевизору говорили, с выбором не затруднился.
Вскоре он уже играл на самых крутых танцплощадках Омска. Например, на «Волне», что у Речного вокзала – пафосное в те далёкие годы было местечко. Мои подруги мне жутко завидовали – ну ещё бы: брат-музыкант! Это же вокруг него тоже одни сплошные музыканты! И ведь не симфонического оркестра какого-нибудь, а ВИА! Привилегированная каста!
Витя таскал домой магнитофонные записи – меня просвещать и "снимать" игру заграничных коллег, хотя и кумиров. Второе давалось зачастую легче, чем даже знающие Витин уровень музыканты могли вообразить – говорю же, Витя был нереально талантлив! Однажды он сыграл – хотя и помаявшись изрядно – даже то, что какой-то ненашенский гений навиртуозил, как позже объяснили брату знатоки, на пару с компьютером! Представляете? Сам! Фантастика!.. Но он – мог.
…А вот первое было зря – я не просвещалась. Я любила слушать синенькие пластинки «Кругозора», умирала от голоса Жана Татляна и боготворила – кроме брата, конечно, – ансамбль «Орэра».
Я упоённо выводила у раскрытого балкона:
— А-а-аблака-а-а-а кажутся утром пи-и-исьмами…
Во-о-от бы знать, кем эти письма при-и-и-исланы!
И гляжу-у-у я на прохожих при-и-и-истальна-а-а,
приста-а-а-льн-а-а-а,
при-и-и-истальна-а-а…
Это ты – письма прислал мне бе-е-е-елые,
Это ты – ждал меня вечность це-елу-у-у-ую-у-у-у!..
…Иногда – для громкости – я пела в пустую кастрюлю, и сама себе казалась прекрасной и загадочной. Соседи не возражали. Соседи были добрые и понимающие. Наши они были люди, соседи. Иной раз они даже говорили маме: «Валентина Семёновна, какая у вас дочка чудесная! И поёт – слушал бы и слушал! Если бы не на работу завтра…» Я намёк понимала и затыкалась. Я пела внутри себя, и это было даже ещё лучше, потому что при таком пении вообще никаких вокальных сложностей не возникало.
Заморские истерико-музыкальные изыски были мне чужды до обидной для брата степени, и он долго не оставлял попыток приобщить меня к своему миру, но в результате всех его усилий я смогла полюбить только «Beatles», хотите верьте, хотите нет. От «Chicago» и «Deep Purple» я скучала и слушала их лишь затем, чтобы брату потрафить. Ну и похвастаться, конечно – в школе, а потом и в институте – перед приятелями: таких плёнок, таких пластинок ни у кого из них не было.
Многое из этого богатства извёл несколько позже мой сын Ромка, страшно активный – в дядьку – полуторагодовалый карапуз: ему нравилось разматывать бесконечную, таинственно шелестящую магнитную ленту и возить пластинками по полу, слушая их взвизги. А мне, молодой дурынде-мамаше, нравилось на это смотреть…
…И ничего не осталось.
И только облака по-прежнему кажутся утром письмами… «Облака»… Эту 78-оборотную пластинку с песней Ларисы Мондрус я раскоцала в девяностые – до кучи ко всем тогдашним потерям…
…И ничего, ничего не осталось!..
__________________
http://youtu.be/jXW0kmAXpmo