Антип Семиверстович Болотов, выкрест из языческо-басурманской нечисти, имя свое получил во времена князя Владимира Красное Солнышко в результате принудительного крещения при довольно трагических обстоятельствах. Впрочем, обо всем по порядку.
Он происходил из древнего рода Мухоморьян, и имя, данное ему при рождении, было Бухтияр. Юный представитель и наследник славы и богатств мухоморьянских служил камер-пажом при Кривде в царстве Берендеевом и входил в попечительский совет жрецов капища, посвященного Семарглу. Знатного юношу привечали в высших кругах благородной нечисти и прочили ему блестящую карьеру. Но, как говорится, в семье не без урода. Впал Бухтияр в ересь несусветную, обязанности свои забросил и все больше времени проводил среди людей, смущая их неразвитые умы идеей панспермизма и основами космогонии. Отчего в народе резко возросло количество скорбных умом кликуш, припадочных и юродивых всех мастей. Иные из которых, ничтоже сумляшися, отправлялись за смертью Кащеевой аж в Тьму Таракань, а то и дальше, чуть ли не в Элладу богопротивную. Но главная мерзость Бухтиярова крылась в том, что ересь-то он проповедовал из чисто мальчишеского озорства, а как только обеднело царство Берендеево мужиками, к деторождению годным, впал Бухтияр и вовсе в грех непростительный и принялся брюхатить дщерей человеческих безо всякого зазрения совести! Это при том, что среди аристократической знати потусторонней в завидных женихах числился и, чуть ли не Снегурушку ему в жены прочили.
Короче говоря, был экстренно созван Совет по этике, который единодушно принял решение: - изгнать Бухтияра из царства Берендеева, лишив чинов и званий, и выслать мерзкого еретика в стольный град Киев рядовым скоморохом. Дабы там служил он на потеху смердам да челяди княжеской, да грехи свои по ночам под Калиновым мостом, по-собачьи скуля, отмаливал.
Подхватил Бухтияра ветер Борей могучий, да и ляпнул посеред мощеной площади стольного града Киева, что перед теремом княжьим только-только замостили. Утер Бухтияр сопли кровавые, да бегом под Калинов мост от дружинников княжьих подалее.
Смастерил скоморох новообращенный гусли многозвонные и пошел в народ ремеслом своим нехитрым себе на пропитание зарабатывать.
Тут-то и углядел его тиун княжеский, а поскольку шут придворный угорел недавно от медов столетних, ключницей для него уворованных из погребов великого князя Владимира, то и велел тиун Ермолай воям охраны личной скомороха схватить, да в хоромы княжеские доставить.
О сию пору князь Владимир в великом сомнении пребывал, поскольку за царевну Византийскую, что так сердце его занозила занозой саднящею, Царьград от него крещения Руси языческой об един дух потребовал. Князь и в ярость, и в жестокость впадал бессмысленную, а по смерти шута любимого, и развеселить-то сердце его ожесточенное никому не удавалось. Сколько народу зря загубил! Одному Перуну только и известно было.
Целый месяц тиун Ермолай при себе Бухтияра держал, скоморошьим талантом его недюжинным радуясь. За это время уж и народ киевский в Днепре окрестили, и за цареградской невестой посольство в Византию отправили, а тиун Ермолай, для чад и домочадцев, да челяди приближенной, решил пир горой закатить, да гостей талантом шута нового всячески порадовать. Для такого случая Бухтияр из лыка липового, перевязав, где надо одолень-травой, сплел искусно лапти-самогуды самоплясные. И такое веселье пошло, что тиун, не то от радости, не то от медов столетних, в горячку белую впал. Посередь веселья бесшабашного вдруг брякнулся на четвереньки и, слюну пуская, давай кусать кого не попадя. И все, эдак, на волчий манер подвывая. Тут еще один талант Бухтияров открылся! В ту же ночь Бухтияр по лесам да подлескам приднепровским насобирал травы, да корешков чудодейственных, да отваром этим к утру тиуна Ермолая в разум и обличье человеческое ввел. За столь чудесное исцеление был он одарен соболями и гривной серебра. Да вот попользоваться не успел. Донес кто-то из челяди новоправославной о колдуне и чернокнижнике Бухтияре великому князю Владимиру. Скрутили Бухтияра дружинники княжьи, да в пытошный подвал бросили. Палача среди ночи подняли, чтобы дыбу наладил, да струмент костоломный отрегулировал, дабы поутру изломать колдуна и признание из него клещами раскаленными вытянуть.
Надо отдать должное тиуну Ермолаю, бросился он в ноги князю Владимиру защиты просить для шута талантливого, да слегка только умом скорбного.
- А, почто таил от меня талант-то этот, – строго спросил князь, чай, знал, что некому развеять тоску мою сердечную? Ну, пошли в пытошную, взглянуть хочу.
Бухтияр, к потолку вздернутый, и впрямь на безумного был похож, язык вывалил, да зенками вращал беспрестанно. Как зовут тебя, басурман-чернокнижник?- спросил князь. Бухтияром кличут, - еле ворочая языком, прохрипел скоморох несчастный, а насчет чернокнижия, так я вовсе грамоты не знаю! Вот те крест, - добавил Бухтияр и осенил себя крестным знамением. Где-то над головой громыхнуло, и пламя в горне с щипцами зелеными языками в потолок ударило.
- Немедля крестить басурмана, да на должность шута придворного зачислить, - распорядился князь, от зеленого огня отшатнувшись.
Покрестившись, стал наш Бухтияр в миру православном Антипом Болотовым. Изрядно он веселил князя и гостей княжеских удивительным искусством своим, да фантазией и выдумкой неистощимой. С лишком сто лет служил верой и правдой князьям разным, пока полчища Чингизовы град стольный Киев дотла не сожгли. От напасти такой бежал Антип в леса дремучие, да в болота непролазные без оглядки. К тому времени, по ходатайству Бухтияровой родни высокородной, Верховный совет по этике беглого шута в лешие произвел и во Владимирское княжество на вечное поселение отправил.
Много чего на своем веку повидал леший Антип Семиверстович. И вражду междоусобную, и набеги татаро-монгол кровавые, и Москвы возвышение над городами русскими, и государства российского централизацию, и самодержавие крепостническое, и коммунизм оголтелый. Но самым страшным бедствием оказался прогресс технический!
Нынче Антип Семиверстович, вытесненный из мест своего обитания цивилизацией, да урбанизацией этой проклятой, доживал свой век на крохотном островке, окруженном непроходимой топью, в качестве заштатного лешего и регента сводного лягушачьего хора. Поскольку он не признавал новомодной нотной грамоты, лягушкам приходилось разучивать древние языческие песнопения, кои на драгоценных берестяных грамотах еще крючковым письмом в царстве Берендеевом начертаны были. Лягушки в Антипе Семиверстовиче души не чаяли, пели с удовольствием и подкармливали, чем могли.
От скуки и малоподвижного образа жизни выучил Антип удода местного петухом кричать. Теперь удод, искусством этим овладев в совершенстве, сбивал с панталыку всех петухов в окрестных селениях, и горланили они, вслед за удодом, совершенно невпопад и не ко времени.
А престарелый леший усмехался беззубым ртом, и, почесывая позеленевшую от времени и сырости болотной бороду, вспоминал свою жизнь долгую, да беспутную, да шептал молитвы богам и кумирам, ныне сгинувшим, да отсчитывал время скорбного одиночества своего по булькам метана болотного.