К старой ведьме, пушистой, как липовый цвет,
Мы под вечер поднялись в условленный час,
И снимала с дверей она толстую цепь,
И вела нас на кухню, и ставила чай.
То она бормотала о том и о сём,
То молчала, как жёлтое пламя огня,
То смеялась беззубо: «Я видела сон,
Что сегодня вы были в гостях у меня...»
И ни слова я ей не сказал о себе
И о женщине – той, что сидела со мной,
Но она понимала, прижавшись к стене,
Что мы ближе друг к другу, чем путь по прямой.
Я о счастье старуху спросил, но она
Ухмыльнулась, став белою, как полотно,
И курила рассеянно возле окна,
И шептала: «О, Боже... Не всё ли равно...
Счастье всюду... Вон там – за одной из дверей,
И вон там – за окраиной смертной тоски...»
Торопила старуха: «Скорее, скорей!
Слышишь: к дому пустое подходит такси!..»
Я кивал ей: «Возможно, что ты и права,
Но слова, твои, ведьма, проверю, учти...»
И взметнулась кудрями её голова,
И она засмеялась, когда мы ушли.
... Легковая неслась через сжавшийся двор,
На раскатанном льду тормозя озорно.
— Ты куда повезёшь нас, весёлый шофёр?..
И ответил он в нос: «А не всё ли равно?..»
Он нам дверцы открыл, лобовое протёр,
И в дорогу уставился слишком умно...
И тогда мы махнули рукой на мотор,
Ничего, кроме ночи, не взяв у него.