Ирина Котельникова
***
"Всё суета", - сказал Екклесиаст.
А с мудрецами спорить бесполезно.
Идут дожди...
Поскрипывает наст...
Всё повторится. Только мы
исчезнем...
Крадёт минуты старый циферблат.
Вчера был юн, сегодня верен трости.
И вот уже
родные ищут блат,
чтоб закопать поближе к входу кости.
"Всё суета"...
Однажды мы поймём,
что горизонт руками не потрогать,
что наша жизнь всего лишь чудный сон,
в котором мы
зачем-то снимся Богу...
***
Сегодня хоронили совесть...
Плыл гроб над праздною толпой,
и выводил печально соло
французской дудочкой гобой.
Откуда взялся он, не знаю –
был нанят, сам ли захотел –
старик с иконными глазами?
Он шёл особо. Не в толпе.
Деревенели, ныли пальцы,
лилась мелодия, как стих.
И даже ветер растерялся,
клубком свернулся и затих.
Толпа привычно бормотала
о постороннем – просто так.
За веткой ветка отлетала.
И ощущалась пустота.
Как будто где-то во Вселенной
сам Бог со скорбию поник.
Плыл катафалк над миром бренным,
А плакал лишь монах-старик.
Сегодня хоронили совесть –
чужую совесть – не его.
И болью старого гобоя
не заглушалcя звук шагов.
Не грела ряса и подрясник –
других одежд не надевал.
И только Богу было ясно –
он шёл и совесть отпевал.
***
Я устаю от вычурной лепнины.
Немногословен истинный поэт.
Поэзия - не блажь, а постриг в схиму -
её призванье - Невечерний Свет.
Она не любит праздных разговоров,
творит в тиши, с молитвой, не спеша.
Просты слова, рождённые в затворе.
Ах, как от них заплакала душа...
***
Ещё жива деревня за пригорком...
Висит на прясле тканый половик.
Ещё сметана в кринке не прогоркла.
От тяжких дум подсолнух не поник.
Ещё жива бобылка баба Фрося.
Подол - узлом. Шагает на покос.
Ей нужно жить, покуда ноги носят.
А где помрёт, там будет и погост...
***
В этой старой церквушке на заросшем погосте,
где давно не хоронят, где сгнили кресты,
стонет кто-то ночами, словно баба на сносях,
а вокруг ни души на четыре версты...
В этой старой церквушке на безликой иконе
проступает под утро сквозь ветхость холста
в свете солнца, что льётся из проёмов оконных,
Лик рождённого ночью Младенца Христа.
В этой старой церквушке не кончается служба,
отходную поёт нараспев иерей,
что давно похоронен...
Он сегодня мне нужен!
Помолись, добрый отче, о сестрёнке моей...
***
Из пустого в пустопорожнее
продырявленным решетом
не пытайтесь просеивать прошлое.
Жизнь моя -это цирк Шапито
с неизменным доверчивым клоуном
и нелепым стечением бед.
В чёрно-белые клеточки поровну
рыжий клоун портными одет.
Затерялась душа за подкладочкой...
Треплет ветер обрывки афиш.
И уносит фургончик нескладную,
непонятную, странную жизнь...
***
Эх, берег левый, берег правый!
На берегу народу тьма.
Гудит, орёт с утра орава,
в базарный день сойдя с ума.
Паром от "ЗИЛа" проседает,
паромщик гонит прочь толпу.
Всем разом места не хватает.
Видать бы рынок тот в гробу!
Но подступил сентябрь и нужно
учеников одеть, обуть.
И урожай ввечеру сгружен
на ЗИЛ совсем не как-нибудь.
Исчезли в сёлах магазины.
Одна надежда - на базар.
"Куды ты прёшь свою корзину!
Утопнешь, дура! Цыц - сказал!"
Эх, берег левый, берег правый.
Когда б не глубь, пустились в брод.
Паромщик - бог на переправе.
На берег тот везёт он в долг.
Своё возьмёт он на обратном.
Он частник. Нет ему суда.
А на плечах семейство брата
да голова, от дум седа.
Брат утонул на переправе.
Тому шесть лет минуло днесь.
Эх, берег левый, берег правый.
И то ли шест в руках, то ль крест...
***
Мир нереальный, мир нечёткий
слух странным шёпотом ласкал.
Камней обкатанные чётки
перебирал внизу Байкал.
Дождь ожерелья поразвесил
на нити крепкие травы,
и сквозь туманную завесу
плыл мне навстречу мыс Курлы.
Бог перемешивал палитру
не наяву и не во сне...
Байкала долгая молитва
была сегодня обо мне.
***
Посидим у костра? Отчего-то мне грустно...
Письмена древних рек вдаль уносят мечты,
и луна, словно "шитая рожа" тунгуса,*
подбирает для сна'добий царских цветы.
Пошаманим чуть-чуть? В котелок бросим горстку
наговоренных шёпотом, северных трав.
Запах смолки сосновой перебьёт сердца горечь,
и легенды тайги оживут до утра.
Заскрипят одноногие тени деревьев
и корявые ветви протянут к огню.
Ты не бойся. Они просто руки погреют.
Это духи тунгусов. Я их не гоню.
Посидим у костра? Ночь устроена мудро.
Всё, что знаю, сегодня доверю тебе.
А когда ты устало задремлешь под утро,
я уйду в облака по скалистой гряде...
* В древние времена тунгусам с детства "шили" лица, протягивая нитку, намазанную углём или другим составом через кожу. "Шитые рожи" относились к роду шаманскому.
***
Багул не выразить в словах -
они бедны, когда на сопках
весна раскинет покрова,
и на прогалинах и тропках,
на каждом робком пятачке
вдруг заалеет, вспыхнет кустик...
Навстречу солнечной мечте
сбегу в багул от зимней грусти.
Сбегу в багуловый рассвет!
Сегодня ночью мне приснилось,
что там, где льётся дивный свет,
однажды детство заблудилось.
***
Когда строка
на кончике пера,
порой мы слишком поздно замечаем,
что тот, кто рядом был ещё вчера,
успехом нашим скрытно огорчаем.
В глаза не скажет, виду не подаст.
Как паучок соткёт он паутину,
огласке сокровенное предаст,
чуть-чуть при этом исказив картину.
Всего чуть-чуть...
Он в слухах знает толк
и телефонов детскую привычку
соседу в ухо доносить лишь то,
что лишь чуть-чуть от истины отлично.
Всего чуть-чуть не искренен твой друг,
всего чуть-чуть не искренен приятель...
Но лучше враг, чем человек-паук.
Враг во вражде привычней и понятней.
***
Поле русское,поле дикое
заросло травой
выше пояса,
по росе коса здесь не вжикает -
ни мужичьего духа, ни голоса.
Поле буйное, разнотравное.
Эх, духмяное, эх, медовое...
Где вы левые, где вы правые?
Али ноженьки ваши пудовые?
Крикнет во поле мать-Россиюшка -
возвращается эхо стократное,
да заплачет дождём небо синее.
Обессилела силушка ратная.
Обессилела,задурманилась,
аки сорной травой-повиликою.
За рассветами, за туманами
понапрасну Русь-Матушка кликает.
Серп блеснёт в руках намозоленных.
Русь повесит пучок над иконами,
чтобы отчее поле раздольное
по молитвам её детям вспомнилось.
Поле русское, поле дикое...
***
Свадьба на деревне!
Расступись, честной!
Эвон, солнце греет
будто бы весной.
И в денёк осенний,
сбросив пиджаки,
в общей карусели
пляшут старики.
Рядом - молодые!
И посуда - в лад...
Жизнь казалась длинной
много лет назад.
К торжеству причастен
был и стар, и мал.
И сиял от счастья
медный самовар.
Под стеклом в простенке
фото свадьбы той:
юный дед степенный
с бабкой молодой.
Жили... были... были...
Враз слегли всерьёз.
Рядышком могилы.
За селом погост.
***
Дед юродивый заперт в дурдоме.
Изловили в общественном месте.
Отобрали в приёмной икону
и сорвали намоленный крестик.
Пара дюжих качков-санитаров
на кровати распяли беднягу.
На рассвете дедули не стало,
а у Бога прибавился ангел.
***
Я из обоймы выпавший поэт.
Живу в селе, в чудесном захолустье.
Таким на литтусовках места нет,
но "свято место" не бывает пусто.
Багуловых рассветов тишина
не пробудит невиданные страсти.
Кодара величавая стена
укрыла напрочь от лихой напасти
наград и званий, где подхалимаж,
и взгляд ножом летящий под лопатку...
Я выпала из века. Я мираж,
я облако над марью, над распадком.
Часы мои безжалостно спешат.
Неведом срок, но близится разлука,
и на пределе строк звенит душа,
как тетива натянутого лука.
***
"Давай поговорим о пустяках".-
Пускай банально - просто о погоде.
Смотри: сегодня снег... Он на висках...
Твой чёрный зонт -он никуда не годен,
рассыпался на спицы и повис
крылом огромным раненой вороны.
Смотри: кружится запоздалый лист
среди снегов, как свет потусторонний.
Давай поговорим о пустяках.
Пора домой. Уже тропу заносит.
Давай поговорим...
Проклятый страх!
Я не хочу сейчас о високосном!
***
Для чего мы живём и срастаемся с болью,
счёт давно потеряв незажившим рубцам?
Мы в театре абсурда не справились с ролью
и кричим: "Подлецы!" мы в лицо подлецам.
Для чего мы живём - рядовые, пехота?
Нам неведомо чувство с названием "страх",
и шипят нам вослед: "Бунтари! Донкихоты!"
Наши жизни давно на небесных весах.
Наши души не здесь. Потому-что до срока
Оборвётся контрольным и жизнь, и строка.
И вздохнёт кто-то громко: не стало пророка...
А в кармане предательски дрогнет рука.
Для чего мы живём?
***
Душа скорлупкой хрустнула,
и пёрышком кружа,
летит родная, русская -
её не удержать.
Всё выше, выше, выше...
Уже не на земле...
Старик давно не слышит
пронзительных сирен.
И бутылёк лекарственный
валяется у ног.
Ослабли руки к старости -
откупорить не смог.
Душа скорлупкой хрустнула...
***
За стёклами окон, очков, стеклотары
смеётся и плачет, стоит и идёт,
бренчит на расстроенной хриплой гитаре,
живёт, умирает привычный народ.
В стране, где двойные мораль и стандарты
для ваших и наших, для этих и тех,
где пятая масть и краплёные карты,
имеют двуличные люди успех,
мне выпало жить... Не тянула я жребий.
Я плотью от плоти - российских корней.
Пусть смыта Витимом, исчезла деревня.
Но горы всё те же и небо над ней.
Смотрю на вершины, что видела в детстве.
Угрюмые думы уносит река.
Остаться бы здесь недопетою песней
вот так же, как скалы вдали - на века.
И пусть кто-то смотрит сквозь мутные призмы...
Подросток-берёза наденет стихарь,
и россыпь брусники для беличьей тризны
заменит бродягам случайным - сухарь.
***
Мы - вне времён. Поэзия бессмертна.
Мы крест несём сквозь гоготы толпы.
На пасквилях в замызганных конвертах
рисуют тщетно недруги гробы.
Мы - вне времён! Прислушайся, эпоха!
Запомни наши лица, имена.
Строку, последним прерванную вздохом,
в скрижаль запишет бережно страна.
Но что нам благодарные потомки...
Легко ушедших помнить и жалеть.
Гонимых, презираемых, бездомных -
любите нас пока мы на земле!
***
Треск сушняка в лесу, как выстрел
бьёт вхолостую - на испуг.
Взметнулась белка, чтобы скрыться.
Затих вдруг дятла перестук.
Смешные... Это просто ветка!
Какие могут быть враги!
В крови таёжные заветы -
я родилась среди тайги.
Шаман-гора и оберегом,
и тайным знанием была.
Здесь самородки мыли деды
почти у самого села.
Но улеглись былые бури.
Ржавеет драга под бугром.
Золотари навек уснули,
и смыт Витимом отчий дом.
Треск сушняка. Иду тропою,
порою видимой едва.
Душа наполнена покоем,
и ясно всё, как дважды два.