(Отрывок из повести "За час до убийства")
Государыне снился сон, из которого она проснулась в другой, не менее кошмарный сон. Ей показалось, что в окно её будуара в Ливадийском дворце кто-то швырнул пригоршню чёрной садовой земли, - той самой, которую красноармейцы зачем-то привезли в Крым с Екатеринбургского торфяного болота.
Царица мгновенно проснулась и, возмущенная, выглянула из окна - от него, злобно ощерив зубастую, как у птерозавра, пасть, метнулась и улетела прочь какая-то плешивая чёрная птица.
На долю секунды в периферическом поле зрения Александры Фёдоровны возникла отвратительная подробность строения лап этого чудовища. Собственно, лап как таковых не было, вместо них прямо из живота птицы росла скрюченная кисть человеческой руки со знакомым почему-то серебряным перстнем на указательном пальце.
Государыня сразу же поняла, что это та самая рука, которой триста лет тому назад был зарезан царевич Дмитрий, и бросилась к колыбельке сына.
В плетёной люльке, по-крестьянски подвешенной к потолку, копошилось что-то неясное, похожее на клок спутанных седых волос. Но нет, ничего, просто кисейная занавеска накрыла спящего ребёнка. Царица со страхом приподняла лёгкую накидку – под ней никого не было, лишь на белой атласной обшитой кружевами подушке перекатывались два ясных, милых, голубеньких, до боли знакомых глаза…
Она закричала и проснулась. Ночная тьма уже отступала, и серое веяние от щелей в ставнях свидетельствовало о близости рассвета. Столько кроткой радости содержалось в этом предутреннем свете, таком умиротворяющем, таком целебном, что невозможно было и вообразить, что совсем скоро в этот благостный час и она, и государь, и их беззащитные дети будут лежать с пробитыми пулями телами на заплёванном полу подвальной комнаты дома Ипатьева.