Двадцатый день,
двадцатый век,
без пальцев вверх,
пытая кровавые почки деревьев,
стая летучих рыб сбивает меня на Потсдамском шоссе в никуда,
и врачи не успеют за смену
зашить и надеть кислородную маску луне,
пострадавшую от джазменов-лунатиков
в потасовке у клуба *Рэле,
вверх,
где Чехов в лабиринте клинового сиропа скелета
ищет неврозы холопов,
вверх,
двадцатый день
в тени волнуется мертвое тело,
меж метеобуев и домика Санты,
в прованской траве,
в три сорок четыре семнадцать и пять,
вверх,
твой внутренний Эверест,
твой красный флаг-хамелеон,
двухстволка и алые губы,
бермудские скулы, фляжка с бакарди,
глаза-океаны с полуночными скатами,
сбивают с толку ворон, журналистов и Роберта Дауни,
зевак с кофе-машинами в очередях, коридорах,
вверх,
я в республике кома,
вверх,
три аккорда Элвина Стрейта,
вверх,
твой внутренний Эверест подсажен на крэк,
вверх,
покорен и посажен в горшок,
вверх,
на верх холодильника сэра Эдмунда,
вверх,
среляю вверх себе в рот на коленях,
вверх,
и в поле зрения-черви,
вверх,
"смерть-это только равнины"