Иван Пафнутьев, после отставки своей батальонной командирши, не нашел в себе сил расстаться с нею, поскольку многолетняя привычка к службе не позволяла его воображению строить каких-либо перспектив насчет гражданского образа жизни. Начальнице Ивана Пафнутьева, Лукерье Козьминишне, был назначен небольшой пенсион из государственной казны, а барабанщика уволили вчистую, хотя и с почетом, поскольку объявили благодарность перед строем и передали казенный барабан в вечное и безвозмездное пользование!
Жили, конечно, скудно. Пенсиона едва-едва хватало на самое необходимое. Иван Пафнутьев помимо привычной службы вестового при Лукерье Козьминишне, старался, как мог, и по четвергам ходил давать уроки барабанного боя трем балбесам из купеческого сословия. Сами понимаете, у богатых – свои причуды. Какой-никакой, а приработок. А еще Иван Пафнутьев великолепные свистульки делал, что твой соловей Алябьева. По субботам, в базарные дни, до трех десятков продавал. Цену держал строгую – пятиалтынный за свистульку. Так, что иной раз, до четырех с половиной рублев набегало! Опять же подспорье в хозяйстве-то. Лукерья Козьминишна ценила в своем вестовом аккуратность, честность, а главное, трезвенность необыкновенную. Даже на праздники себе не позволял.
Обязанности у Ивана Пафнутьева были не сложные. Утром он играл «Зорю» и будил барыню, ставил самовар и ждал распоряжений. Бывало, цельный день безо всякого толка. Чая Лукерья Козьминишна не любила, а по части поручений тоже прогрессирующим отсутствием фантазии страдала. Однако каждую неделю отправляла через Ивана Пафнутьева прошение на имя градоначальника, с просьбой поставить подателя сего на государственное обеспечение, поскольку человек трезвый и исключительной честности! В конце концов, градоначальник не выдержал, вызвал к себе главного интенданта города и приказал как-то разобраться в этой щекотливой ситуации. Ну, суперинтендант – калач тертый, записал Ивана Пафнутьева задним числом в нестроевую часть, и назначил ежемесячное содержание: фунт табаку, кусок мыла дегтярного, да флакон жидкости от мозолей, так как это заболевание рук Ивана Пафнутьева лейб-медик полка признал профессиональным.
Жить стало полегче. По воскресеньям Иван с утра натирал мелом перевязь, цеплял барабан и с почетным барабанным боем сопровождал Лукерью Козьминишну к заутрене, а сам стоял по стойке смирно на паперти до окончания службы. Многие подавали, так что иногда до рубля с полтиной набегало. На обратном пути покупали тульских пряников да конфект-тянучек, поскольку оба имели слабость до сладкого.
Самыми трудными по службе были понедельники. После утренней «Зори» барыня долго охала и кряхтела, и вставать не торопилась. Потом садилась-таки перед трюмо и седые волосы, да новые морщинки выискивала, призывая вестового в свидетели. А тот, по подслеповатости своей часто очевидного не видел и был руган «дураком». Потом Лукерья Козьминишна долго рога специальной салфеткой полировала и, между делом, седые волосы дергала, поминутно Ивана Пафнутьева призывая на результат посмотреть. Тут обнаруживалось, что в доме лак для копыт закончился, и вестовой отправлялся на поиски по аптекам, да лавкам. Частенько возвращался не солоно хлебавши, поскольку многих торговцев сильно пугал военной выправкой, портупеей набеленной и специальным басом под бой барабанный. Так его с перепугу за околоточного принимали, и товар-то без акцизный прятали. И-и-эх! И ругала ж его Лукерья Козьминишна – Ну что ты за человек-то такой? Все б тебе людей субординацией да стратегией пугать. Нешто нельзя как-то попроще, на гражданский манер?
Так вот время и шло. И оба они не молодели со временем. Как-то, в очередную базарную субботу вернулся Иван Пафнутьев с выручкой за свистульки свои, а порадовать-то и некого. С Отставной Козой удар приключился, да на третий день и преставилась старушка, в сознание не приходя. Очень Иван по барыне-то убивался! Все сделал честь по чести, похоронил по обычаям древним и над могилой «Со святыми упокой» отбарабанил. А после в богадельню для таких же горемык барабанщиков слезно попросился, где и почил в мире, не более как на полгода пережив благодетельницу свою, Лукерью Козьминишну.