Матренин дом стоял несколько поодаль от других домов. Когда пыльная, накатанная телегами дорога, пробегая через село, поднималась на взгорок, вот туточки ее домишко и прилепился. Матрена рано своих родителей похоронила, еще и пятнадцати годков не было. Отец смолоду грудью маялся, от чахотки и помер, мать следом. Поранила ногу косой, землицей обмазала, да от исподницы оторвав, лентой перемотала. Сгорела в гангрене-то. И вот, в самую пору цветения да девичьих игр, выпала Матрене трудная доля - хозяйство вести, от родителев доставшееся. И пахать, и сеять, и за домом смотреть. Опять же, лошадка, коровенка, коза, кур десятка полтора. И покормить и напоить скотину, овин починить, плетень поправить! И все в одни руки. Какие ж тут игры? Так ведь еще и барщину отрабатывать, куда денешься-то? Выросла Матрена крепкой и некрасивой бабой, с лицом суровым и взглядом не ласковым. Подруг у нее не было. Ровесницы ее все как-то за мужьями пристроились, да и в девичестве не особо в подругах числились. Жила одиноко и строго, к себе, особо по мужской части, никого не подпускала, да, по совести сказать, и претендентов не густо было.
Как-то на лето расквартировали ей на постой подрядчика, что флигелек к барскому дому пристроить взялся. Рябенький такой мужичонка, востроглазый и жилистый. Ну, вроде, как и сложилось у них что, однако, по осени съехал, и боле уж, не то, что весточки, али гостинец какой, просто думать забыл.
О ту пору у молодой барыньки двойнята родились, и взяли Матрену в барский дом на поденную работу. При всей своей суровости, Матрена очень даже с детками нежно управлялась, ну и по дому, прибрать, помыть что. Оно и барыньке при такой-то няне на душе покойно! Муженек шкодлив по женской части оказался, но на Матрену уж точно видов никогда не имел. Барынька Матрену не обижала, где отрез подарит, где деньгами отблагодарит, да и столоваться теперь Матрена в людской могла. Однако хозяйство свое не бросала. Чуть свет скотину обиходит, корма задаст, корову подоит, в хате приберется и в барский дом. Детки у барыньки подросли, чужие, ох, как быстро подрастают-то. Их на учебу в губернский город отправили. Забот у Матрены по барскому дому поубавилось. Часа на два и приходила, хотя платили ей исправно и достойно. Матрена, по врожденной крестьянской бережливости, аккуратно складывала денежка к денежке. А вдруг, какой случай? Когда ей прилично перевалило за сорок, стал наезжать в гости приказчик из соседнего поместья. Тоже долго не продлилось. Во-первых, Матрена не очень была обучена мужику тепло и ласку дарить, а во-вторых, приказчик больше по винной части, нежели по любовной оказался. Бывало, хватит лишку, и будто по делу какому в город, с глаз барских долой, а сам к Матрене. Да дня три пропьянствует. Благо, Матрена самогонку-то знатную выгоняла. В селе ведь не все на деньги купить-то можно, а самогонка – валюта твердая. С похмелья за нее любой мужик горы своротит, мастеровой ежели. Терпела недолго ухажера, выгнала вон, даже слегка с рукоприкладством получилось. Отвадила, одним словом!
И вот туточки, когда вроде и о вечном задуматься пора, послано было Матрене искушение. Постучался ввечеру к ней проезжий, попросился переночевать, да лошадь покормить. А уж красавец! Хоть икону с него пиши. Кудри черные, глаза горячие, вот только рука на перевязи, сильно как вроде покалечена. Пустила, а чего бояться-то? Однако, неожиданно для себя ощутила, как сердце, любовью не балованное, укатилось куда-то вниз и сладко так заныло. Постоялец представился Григорием Васильевым, кузнецом по профессии. Да вот пока не при деле из-за травмы этой, будь она не ладна. Ну, дай Бог, подживет, кузню налажу. И то верно, Соколик ты мой ясный! Кузня-то у нас, почитай пять лет в запустении, с тех пор, как Никита, кузнец прежний, от водки сгорел.
Что говорить? Влюбилась Матрена в Григория всей силою своей нерастраченной любви да нежности! И к лекарю в город его свозила, и обновку, сапоги яловые прикупила. Мужик просто на глазах расцвел и быстро на поправку пошел. А уж, какие сладкие ночи у них приключались. Матрена, опосля радостных ночей-то, другой раз позже солнышка вставала. Так и в тот роковой день случилось. Только проснулась от тревоги сердечной, от пустоты необъяснимой. Кинулась во двор – ворота настежь, и конюшня пуста. Со двора в хату. Сунула руку за божницу – и там пусто. Все умыкнул красавец Гришенька, холера его возьми.
Цельный день просидела Матрена у окна, точно изваяние какое, и ночью с места не стронулась, в сторону постели даже взгляда не повернула. А поутру, подожгла хату с четырех углов, и простоволосая, с узелком да посохом странным, пошла в Киев у Бога о справедливости спросить.