В этот раз все началось с полета. Даже нет, скорее с удивления. Я ведь вот уж лет тридцать, как во сне не летаю. Хотя память до сих пор бережно хранит это восхитительное чувство радости и счастья от ощущения свободного и дерзкого полета. После таких снов человек обычно целый день находится в приподнятом настроении и временами бессмысленно улыбается, восстанавливая в памяти детали своего чудесного сна. Со стороны это похоже на легкую степень идиотизма. Впрочем, насколько я помню, мне тогда было решительно все равно, какое я произвожу впечатление на сторонних людей.
Сегодняшний полет был совершенно не похож на те, из моей далекой юности. Это даже и не полет, а ощущение стремительного движения в кромешной темноте. Я чувствовал, как сильные руки держат меня с двух сторон за плечи и увлекают в беспросветную темень. Страха не было, немного раздражал странный периодический звук, что-то среднее между шорохом и свистом. Мои спутники или конвоиры никак не обнаруживали себя, кроме, как какой-то особенно цепкой хваткой, которой они поддерживали меня в этом диком полете. Тишину нарушил неожиданный треск динамика и гнусавый голос, искаженный микрофоном, произнес довольно внятно, почти по-вокзальному: - Ну, все, орлы, довольно кружить, дорвались! Будете потом рассказывать, что лишнее топливо вырабатывали перед посадкой. Знаю я вас, прохвостов. Все норовите по своим делам на халяву смотаться! Приземляйте новопреставленного. Микрофон еще что-то прохрипел, хрюкнул и заткнулся.
Ярко вспыхнули посадочные огни и меня мягко опустили на квадратную площадку. Размером примерно шесть на шесть метров. Это была верхняя плоскость высоченного параллелепипеда из полированного палисандрового дерева. Я мысленно сразу окрестил это сооружение Каабом. Сантиметрах в семидесяти от верхней площадки конструкцию опоясывал карниз - не карниз. Что-то отдаленно напоминающее древние лавки МПС в залах ожидания. Тоже из палисандра. Один из моих спутников (куда делся второй, я не заметил),
сдул несуществующие пылинки и вежливо указал мне место на лавке, совершенно непринужденно паря при этом в воздухе. Потом порылся в складках своего серого плаща из мятой кожи и сунул мне в руки полуторалитровую баклажку пепси-колы. Мой спутник или конвоир выглядел странно. Одетый в черный комбинезон он напоминал аквалангиста, плащ придавал ему сходство с летучей мышью. Лицо имел глупое от усердия, короткий вздернутый нос ноздрями наружу и глубоко посаженные глаза красноватого оттенка.
- Я пепси не пью!- Э, милок, отказываться у нас не положено, вековая . можно сказать, традиция! Новопреставленным пепси – за счет заведения! Все по закону. Кстати, жене-то тоже передай! И этот Мышаил протянул мне вторую баклажку с пепси. Я дар речи потерял! –слушай, Вертлявый, а она-то тут как? Это ж я вроде помер. – Да знаешь, землячок, мы тут такое иногда устраиваем, чтобы тему вашим романистам подпитать, ну типа, жили счастливо и в один день, и все такое. Добро пожаловать, гости дорогие, я пока за материей да портняжным инструментом смотаюсь. Скроите себе одежонку, какую- никакую, а то ведь отопление отключили, к утру прохладно будет. И упорхнул, и полет точно, как у летучей мыши, угловатый какой-то. Вернулся скоро с рулонами ткани и со всем необходимым для кройки и шитья. Что удивительно, мы с женой даже словом не обмолвились, казалось, ей и так все гораздо понятней, чем мне. Она уже увлеченно кроила какую-то цветастую ткань и закладывала драпировки, да так искусно, что, и иголки оказались не нужны. Наряд создавался просто силой ее воображения. У меня получилось что-то вроде мешка с отверстиями для головы и рук.
Теперь было время оглядеться. Кааб, на котором мы сидели ( надо сказать достаточно высоко, до инкрустированного затейливым узором мраморного пола было никак не меньше двадцати метров), стоял в центральном нефе готического собора. Перед алтарем. Полукруглая алтарная стена была прорезана узкими стрельчатыми витражными окнами, которые создавали причудливую игру свет на мраморе. Прямо над головой нависал крестообразный свод, образованный острыми арками и нервюрами, пересечение нервюр украшали каменные тарелки с затейливой резьбой. Поддерживали свод стройные колонны, капители которых были искусно украшены растительными орнаментами. Ряды колонн уходили в перспективу.
- Стоп, сказал я себе . При чем здесь Кааб, костел? Я ж – православный, или у них тут так все запутано? Спросить было не у кого. Через арку и просветы между колоннами, в боковом нефе я увидел своего знакомца Мышаила, еще с десяток подобных порхали по костелу, выполняя какие-то срочные поручения «начальника аэродрома», усмехнулся я про себя. Мышаил сидел в углу за большим некрашеным деревянным столом и старательно скрипел пером , занося какие-то записи в толстенную книгу. Черт-регистратор, подумалось мне с долей ехидства. Нижняя капелла храма, где трудился над книгой мой знакомец, была украшена огромными полотнами старинных мастеров на библейские сюжеты. Пока я разглядывал все это великолепие, регистратор, видимо, устав от писанины, потянулся с хрустом, потом взмахнул своими перепончатыми крыльями, сделал круг по капелле и взмыв вверх, уцепился когтистой лапой в драгоценный холст. Раздался треск и на ленте, рвущегося под тяжестью этого гада холста, он с отвратительной ухмылкой медленно опустился к своему месту за столом. Ярость захлестнула меня и я заорал – ты что делаешь? гад недоношенный! Это же величайшее произведение искусства! – Это, что ли? глумливо осведомился Мышаил, - не переживай, еще нарисуют, тут этих гениев табуны прошли, и сколько еще пройдет, со счету собьешься !
Не помня себя, я схватил портновские ножницы и что есть силы, метнул в этого идиота. Они хлестко воткнулись в стол рядом с его гнусной книгой. Теперь уж разозлился регистратор, он по крутой дуге пронесся между колонн и устремился ко мне размахивая допотопным маузером.
И тут я, вдруг вспомнил, что я – новопреставленный, как меня отрекомендовал «начальник аэропорта». Эта мысль почему-то развеселила меня и придала озорства – Эй, грызун недоделанный, что ты своим маузером мне перед носом машешь, меня что, второй раз убить можно? Черт-регистратор, как-то сразу вдруг успокоился и, приземлившись рядом на скамью, улыбчиво и дружелюбно загундосил: - ну вот, приятно с умным человеком дело иметь. Догадался-таки. Я за вами, людьми, всегда с интересом наблюдаю, до чего в вас сильны страхи-то земные. Вот ведь не рискнул с тумбы вниз спрыгнуть, разбиться боялся, пепси-колой этой вонючей давился, а не спрыгнул. Мы ею обычно витражи к праздникам моем, а сегодня просто приколоться захотелось. Тут я обратил внимание, что на Каабе мы только вдвоем. – А жена моя? Куда ее дели? – Не волнуйся, землячок! Пока ты со мной за «шедевры» воевал, она, кстати, поумней тебя-то, оказалась, сразу смекнула, что к чему и на экскурсию отправилась. Вы ж теперь тоже летать умеете, недаром по молодости во сне-то учились. У нас для новеньких в первый день завсегда, бонус, так сказать, культурная программа, шопинг, боулинг, салоны красоты, много чего. Самое веселье после двенадцати ночи начнется! Тут уж, кто во что горазд, все можно! Ну, а днем – строго! Садятся все чинно благородно, почитай всю кафедру облепят. – Это – на чем мы сидим? – Да, всю! Яблоку негде приткнуться. У нас тут днем понятия «верх-низ», «право-лево» отменяются. Кто где примостится, там и сидит, и думает. Это такая адская мука - вечность целую думать. Лет триста назад послабление вышло, теперь хоть по ночам разрешили дурью маяться, раньше, так все время только и думали, без перерыву, ужас, да и только! А ты за шедевры распереживался, дурачок! Ладно, заболтался я тут с тобой, не ровен час, застукают, что с рабочего места отлучился, мало не покажется!
- А думать-то о чем? Регистратор приставил дуло маузера к виску, покрутил и выстрелил, без видимого для себя вреда, только сверху осколки каменной резьбы посыпались.- Это, земеля, не по моей части, что Главный назначит, о том и будешь думать. Ну, это – завтра, а сейчас слетай, жену поищи. Может сувениры, какие подберете. Будете втихаря разглядывать, когда думать заставят.