В студенческие годы я частенько приезжал в Харьков, где учились на художников мои друзья по Орлу. В институте, за орловской диаспорой прочно утвердилась репутация талантливых разгильдяев.
Главным образом к Жоре Муравскому и Генке Крутилину, с которыми начинал учиться еще в Орле на худграфе, но таланту моих друзей было тесно в рамках программы пединститута, они, отучившись два курса, бросили худграф и поступили в Харьковский художественно-промышленный институт. Наши встречи проходили бурно и весело. Я был уже хорошо знаком с харьковскими друзьями моих друзей и был принят в содружество художников, подающих надежды. Любимым напитком в ту пору среди студентов был «Биомицин» (Бiле мицне). Вот им-то мы и затарились, и направились в полуподвальное кафе, что находилось в квартале от института. Поэтому это кафе считалось почти официальным местом всех богемных посиделок нищей студенческой братии, где нередко пропивались стипендии и случайные подработки на ниве ненаглядной агитации. Но нам не повезло. Кафе было закрыто на санитарный день. И тут кто-то предложил, - а пойдемте в «Зоопарк»? Выпьем, заодно на зверей поглядим. Сказано – сделано! Купив входные билеты, мы потолкались по центральным аллеям, между делом покормили мороженным бурого медведя и стали подыскивать, подходящее для пикника, укромное место. Неожиданно из-за куста нам навстречу вывалился высокий, несколько нескладный и слегка нетрезвый человек. Жора машинально шарахнулся в сторону, и «Биомицин» предательски звякнул в его портфеле. Глаза нескладного человека мгновенно наполнились пониманием и он, вежливо извинившись, лукаво нам подмигнул. В его лице, слегка помятом тяжелым похмельем, все-таки угадывались черты бывшего интеллигентного человека. – Друзья мои, торжественно обратился к нам наш неожиданный сообщник, я тут такое место знаю, совершенно безопасное, где можно посидеть в полное наше удовольствие. Мы переглянулись, - ну веди, Сусанин, согласился Генка от нашего имени. Мы свернули с дорожки посыпанной песком и долго, минут десять, пробирались едва заметной тропинкой позади каких-то вольер, оград и клеток. Наконец, среди зарослей бузины и кустов американских кленов, нашему взору открылась заброшенная клетка из поржавевших прутьев, но с дощатым настилом. Дверь в клетку болталась на одной петле, посередине стоял плоский спил тополя достаточного размера, чтобы служить столом, рядом, заботливо уложенные два бревнышка, видимо, лавки. Все было усеяно пластмассовыми пробками от вина, на ветке, проросшей внутрь клетки, висел граненый стакан. – Милости прошу, дорогие друзья, торжественно объявил наш проводник, тоном владетельного князя, приглашая широким жестом в свои апартаменты. Мы не стали испытывать терпение нашего радушного хозяина и, начав с него, быстро пропустили стакан по первому кругу. Незнакомец откашлялся и представился – доцент кафедры филологии университета, и с ноткой грусти добавил, бывший. Зовите меня просто Александр. Мы тоже все по очереди представились, но меня изумила его феноменальная память! Он с первого раза запомнил всех нас по именам и, обращаясь, ни разу не сбился. Александр выразительно посмотрел на портфель, и стакан совершил второй круг. Судя, с какой торопливостью Александр выливал в себя содержимое стакана, стало ясно, что кому-то придется бежать в магазин. Скинулись, и за вином побежал скорый на ногу Витька Бордачев, сокурсник Жоры. А Александр начал рассказывать о русской литературе. Он наизусть читал стихи А. Белого, А. Блока, рассказывал о Д. Мережковском и Зинаиде Гиппиус, о Гумилеве, об Анне Ахматовой. Снова читал стихи, кстати сказать, читал великолепно! Вернулся Витька, стакан опять заходил по кругу, Пили, не закусывая, под стихи Пастернака, Марины Цветаевой. Александр рассказал об их романе и трагической судьбе Марины Ивановны Цветаевой. Начал рассказывать о Бродском, но тут, в очередной раз, стакан оказался в его руке. Он оборвал свой рассказ на полуслове, так же торопливо выпил и мягко повалился на бок, подтянув колени к животу. Так неожиданно закончилась эта лекция по русской литературе.
Мы выбрались из клетки, оставив в ней спящего хозяина. Кто-то пошутил:- давайте, табличку напишем, «Лингвист». Видели же клетку, где «Мангуст» написано? Шутка не прошла и тихо скукожилась от собственной бестактности. Остаток вечера мы провели на берегу Лопани, грязной и мелкой речушки, на дне которой торчал ржавый остов мотороллера и несколько покрышек от грузовиков. Унылый пейзаж не омрачал нашего приподнятого настроения, пары «Биомицина», постепенно выветриваясь, наполняли паруса наших романтических бригантин, которые уносили нас к сверкающим горизонтам, славе и вселенскому успеху.
Судя по тому, что к началу девяностых годов прошлого века мы окончательно потеряли друг друга из виду, вселенская слава обошла нас стороной, иначе по телевизору б сказали.
А я до сих пор сохранил любовь к отечественной литературе, лекцию о которой мне прочитал доцент Александр в заброшенной клетке Харьковского «Зоопарка».