Однажды Маяковский,
В раж войдя,
Некрасова,
Сквозь время и пространство,
Ударил по плечу и крикнул:
- Колька!
Ах, Колька,
Сын покойного Алёши –
И в карты он,
И в стих,
И так неплох на вид!
Сам Маяковский был азартен в жизни,
Непрочь банчок сорвать в игре безумный,
Шары гнать в лузу,
Песни напевая,
Дымя в зубах примятой папиросой,
И радоваться маленькой удаче,
Как девочке,
Которая случайно легла к нему в постель.
Он обожал
Красивых и податливых блондинок,
Хотя к брюнеткам тоже относился с симпатией
И мимо не прошёл бы
Капризного лица
В гримасах туши,
В крови помады,
В сладости желанья.
А впрочем в самых откровенных снах
Он не догнал бы Кольку,
Ведь Некрасов
При всей сентиментальности,
При том, что
Вовсю твердил
О бедствиях народных
И лиру золотую целовал,
Владея в совершенстве волшебством
Пленительной поэзии, –
При этом
Был Колька циником,
На всё смотрел сквозь призму
Дворянских необузданных желаний:
Играть,
Любить,
Хватать за хвост Жар-птицу,
Но так, чтобы себе доставить радость.
На женщин он смотрел легко и вольно,
Хотя ценил и красоту, и смелость,
И величавость,
И стремленье к жертвам,
Но всё-таки печально презирал.
На что была красавицей Авдотья
Панаева,
Которую,
Ни в чём не усомнившись,
У друга он отбил,
Но и она
В житейских дрязгах Кольке надоела.
Он написал совместно с ней роман
О мёртвом озере,
Огромный,
Полный тайны
И готики
На западный манер,
И заскучал,
И снова потянулся
То к картам,
То к разгулу молодому.
Но сил не рассчитал,
Десятилетья
Охотничьих забав
И страстных оргий
Здоровье подточили.
Он свалился,
Несчастный
Позабытый миром сказок,
Где царствуют надежды и желанья.
Его доверенной подругой стала койка,
В скрипучести пружин
И в неудобствах,
Которые рождают слабосилье
И неподвижность.
Но пришла ОНА,
Как будто молодой зелёный ветер,
Отвергший весь цинизм забав дворянских,
И нежность принеся в его обитель,
Похожую скорее на берлогу
Усталого медведя,
Чем на приют поэта - сластолюбца.
Литавры славы весело и звонко
Не уставали в честь его звучать.
Он слышал шумы ,
И ему казалось,
Что это далеко,
В забытой жизни.
А в доме пахло свежестью полов,
Что вымыты заботливой рукою,
Уютом,
Неизбывной женской лаской.
ОНА всегда садилась у окна,
И волосы расчёсывала гребнем,
Светясь в лучах,
Как будто бы Мадонна
Сошла с небес
И грешника готовит
К великому последнему причастью.
Он стал писать любовные стихи,
Которые считал пустой забавой,
Сентиментальной мелочью,
А тут
Внезапно прорвало.
Всё - Зине, Зине, Зине,
Лишь ей одной,
Как будто
Благословлял её в тоске
На вечность,
Её, простолюдинку,
Что не знала
Высоких странствий
Восхищённой музы,
Но борщ варила,
И портки стирала,
И за руку держала,
И твердила:
- Ну, потерпи, мой миленький,
Ну, полно!
Как горько настрадался ты, болезный!
И гладила печально по щеке,
А он вздыхал
И думал о святом,
Стыдясь того,
Что нежность миновала седин его,
И сказка отцвела.
Так в памяти
Осталась акварелью
Обманчивая сценка,
Где старик,
Высокий, измождённый и костлявый,
Задрав бородку,
Смотрит в небеса,
А рядом девушка сидит
В страданье вечном
И шепчет:
- Милый! Милый!
Это Зина.
Несбывшаяся муза и надежда.
Р.Маргулис