Язык не выверен
до миллиметра,
до строчки…
поэт,
жало вытянув
в своём
закуточке,
позу выветрив
экстазом молочным,
жуёт запятые,
корёжит цветочки
и мостовые.
А, у меня
опять
обледенело –
где-то под сердцем
весна и снег…
что-то
бездарщиной прохрипело,
ржавым морганием век.
Любовь
тоже волоком
тащу на плечах…
отболело –
в мозгу то ли боль,
то ли лень, то ли страх,
то ли что-то
коричнево-серое….
У других – как водичка,
как сок.
как сиропчик –
поносом прогонится
и в глотку зальётся…
А, я полубесом
торчу среди прочих,
кричу, что последний,
увы, не смеётся…
С каждой минутой
зашарпанный ветер
становится крепче,
резчает и бреет
ножом суховея
обрубочки речи,
у тех, кто доверчив,
сомнения сея…
Сводней судьба
кокетничает
заикается,
и, даже, выводит
какие-то формулы…
А, я – человече,
и мне ли не маяться
учтиво-дремотными штормами.
Отдал бы, быть может,
кудрявой головке,
той самой, которой брежу,
клочки обгорелой душевной кожи,
разорванный сумрак надежды.
Поэтик
шкодливой
беззубою
рифмой
в глазища вольётся
водой унитазной,
мирок воссоздав
небывало счастливый,
оправится в сборничке
новым маразмом…
А, я не разжеван
всесильным эфиром,
могучей толпой
не сожжён на костре,
не стёрта мозолями утлая лира,
слюной не забрызган
полночный портрет…
Слова не могу
выверять
по кусочкам,
не вырыгнуть тухлое
марево фраз,
и нет уж позыва
к дешёвым биточкам,
ласкавшим когда-то
в меню жадный глаз…
Послушай,
веснушчатое, маленькое существо,
я отупел от тоски,
баранею, разжижев отчаяние…
Послушай, куксёнок,
куксёночек,
тебе баловство,
а, мне –
как по кумполу сваями…
Да, уж ли любовь так жалка
и глупа,
что я презираю её,
как Иуду народ православный…
да, уж ли душа
так мелка и пуста,
что я наполняю её
застойной водою
канавной.
Да, нет, это всё словеса, словеса –
язык наизнанку высунь!
А, где-то, ещё ведь живут чудеса
За свалкою сереньких мыслей…
P.S. Смотрите, как маленькое дряньице,
мотыльком неумелым выпорхнув,
кривится ухмылкой на чьём-то лице
с цинично-наглым вывихом…