Заметки

               
       З А М Е Т К И


        *  *  *

Ваши пальцы прозрачно и гибко
В ваших прядях, как в волнах, лежат.
Но забытая кем-то улыбка,
И далёкий за кем-то взгляд…
Всё уже не реально и зыбко,
Как перрон уплывает назад.

Ваши губы насмешливо, дерзко
Нервно кривятся – что-то сказать…
Но сигнал отправления резко
Оборвал и поставил печать.
            _ _ _ _
Вы прощания ждали всё время, как дар,
Отчего же лицом вдруг к стеклу прилегли?
Над равниною моря заката пожар,
Видно он и зажег корабли.
          

               
               

                В Е Ч Е Р

Обернула колени юбкой,
Завернулась в табачный дым,
И своею улыбкой, как губкой,
Ты стирала кофейный интим.

В складках юбки дышали движенья,
Колебались в табачном дыму.
Ты затихла, во мне – наважденье:
«Вдруг её у неё отниму»
Твои руки и плечи спокойно,
Вольно слушают, вольно молчат,
И настольная лампа покойно
Отражаясь, мерцает в очах.

Нет движенья, слова увядают.
- Извините, я слушаю, please!
Без движения жизнь замирает,
Постепенно теряя смысл.

По трансляции всё отгремело.
- Что ж, прощайте, пора уходить,
- Ну, зачем так. Ведь это не дело.
Может вам ещё кофе сварить?

Кофе варится. Тянется время,
Тишину, как жвачку, жуёт.
Принесла. Вновь слова. А движенье –
Тот же шорох кофейных забот.

- Извините, но очень уж поздно...
- Да, пора. Вам пора уходить…
Ухожу в ночь. Довольно промозгло.
Что ж, придётся ей завтра звонить.
            



               К Р Ы Л О
                В.Высоцкому.      


Разбившегося голубя крыло
На осевой, где автострада,
Распахнуто, иль сложено
Во встречных вихрях бензостада.

«Кровавой драмой роковых страстей,
Потоком слёз и молниями взглядов,
Трагедией прощающих очей,
Предательского поцелуя ядом»,

Владеешь ты, Поэт, в прозрении мечты,
Средь повседневной суеты.

Но если ты
               на пьедестал почёта
У народа
               взойдёшь без разрешения властей,
А «братство»,
               «равенство»,
                «свобода» -
Лишь лозунг твоих дней,
Не говори, Поэт,
                что скучен Свет.

Поток нелепых рассуждений,
Неправых санкций и гонений
Сомнут тебя, твой быт.
А там уж, как История решит.

Лишь Музы верное крыло
Над осевой вельможных мнений
Распахнуто, иль сложено
В беспечной вечности мгновений.

Вот на какие думы навело
Разбившегося голубя крыло.
         



      З А Т М Е Н И Е

Я жить хочу…
Земля вздохнула
И души мёртвых
                освободила.
Сиянье Солнца
                лишь на мгновенье
они укрыли
                прозрачной тенью.
И потемнели
                глубины Неба,
 И проступили
                Дневные Звёзды.
Своим мерцаньем
                они смутили
всех смертных Мира
                под тенью Солнца,
остановив
                стенанья жизни
глухой тревогой
                в сквозном просторе.
Но побледнела
                прозрачность Неба,
и потускнели
                Дневные Звёзды.
И в эту тусклость
                вновь погрузились
мои сомненья
                и жажда жизни.
               
         
         * * *

Что ж, отзвучало всё во мне,
И в глубине, и в вышине.
И вот остался я один,
                во вне…
          
         * * *


Свет в окошке – для кошки,
А для кота – темнота.

        * * *
               
Дочки – восторги ночки,
А сыновья – затишье дня.



    ВЕЧЕР  НАД  МОРЕМ

Был мягкий вечер.
В облаках, в разводах
Над морем небо низкое склонилось,
И море в ласках неба стало нежным.
Лишь лёгкая волна слегка касалась
Бетонных глыб, что в гавани вечерней
Своею чёрной тенью обрывают
Дорожки судовых огней у пирсов.

Был странный вечер.
Сумерки сгущались
Туманной мглою дали растворяя.
Там небо горизонта уже слилось
С сапфировою глубиною моря.
Сиянье, приближаясь, наполняло
Собою воздух, город, порт и горы.
Всё замерло взаимном обладанье…

Но в облаках, в разводах, над водою
Блеснули звёзды холодно и тускло,
Подняв мерцаньем небо в космос чёрный.
И море сморщилось капризною волною,
И ветер пробудился полусонный…
Коснувшись лба, он растворил виденья,
Что согревали склоненною прядью.
И сыростью повеяло земной.

      
           *  *  *

Твои глаза, как море у Агойя,
У берега, коль смотришь со скалы,
Зелёно-серое, спокойно-волновое
И тянет бездна из глубины,
Туда, где с ревом пенятся валы.
В их ярости есть что-то штормовое…
               
А за спиной – леса омытые росой,
Туманы тянутся и тают под лучами,
И жёлтые цветы стоят свечами,
И чаща манит вашими очами –
Тёмно-зелёной вечною листвой,
В полузабытье, в тишину, в покой.

Улыбкой вашей утро надо мной,
Над морем, над лесами, над скалой,
И чайка над зелёною волной,
И солнце выплывает над горами,
И есть надежда, что когда-то с вами
Мы посетим ревущий мыс Агой.

Быть может всё пройдёт когда ни будь.
Не будет поздно? Да? Вернуть?


           *   *   *

Я стоял  у  обрыва.
В горизонт уходило пространство
Тёмно-синей, в разводах, океанской волны.
Я стоял у истоков
Всеобщего вольного братства
Светло-синего неба,
                скалы,
                и зовущей, живой глубины.
               


     *   *   *

Красный и Белый…
Каждый – стальной,
Каждый – живой,
Меж собою – родной.

Красный и Белый-
Ни знать, ни понять:
Как же оно…
Что же так – пропадать?!

Красный придумал
Какой-то там строй,
Белый махнул,
И пошёл на покой.

Всё объяснили,
Понять не смогли,
Что ж пропадали так
В дикие дни.

Всё миновало
И строй, и покой.
Красный – увял,
Белый – пропал.

Всё миновало
В стране лиховой,
Вновь обернувшись
Тоской вековой. 

        *   *   *

Храни меня от подаяний
Антихристу, Христу.
Храни от праведных деяний,
От мелкой злобы, от стенаний,
Не подводи черту.
   

       *   *   *

Загляните в глаза мне,
Товарищи-люди,
И закройте их сами
Спокойной рукой.
Вам за то на земле
Ничего не убудет,
Вашим душам зачтётся
В их вечный покой.
    

      *   *   *

Люблю, кто любит жить
В любое время жизни
И под своей звездой.

Люблю, кто может пить
На свадьбе и на тризне,
И быть самим собой.

Люблю, коль в непогоду,
                в любое время года –
тепло и тишина.
Что рада
                моему приходу,
хоть любишь ты свободу,
а я,
                что ты –
                одна.


         ВСТРЕЧА.

- Я тебя разлюбила!
- Ну и что из того?
- Я тебе изменила!
- Ну и что из того?
- Я тебя позабыла…
- Наше время уплыло…
- Всё осталось, как было?!
- Всё осталось, как было,
  Вот лишь время уплыло…
  Ну а так – ничего.
      

           *   *   *

Прислонись ко мне спиной,
Позабудь печали.
Над твоею головой
Сумрачные дали.

Всё пройдёт,
                как жизнь прошла
стороною, рядом.
Ты её,
                забыв себя,
лишь встречала взглядом.
            

           *   *   *

Прислониться бы к милому
Просто так, непроизвольно.
Прислониться как к родному,
Глядя в небо меланхольно.

Прислониться и забыться,
Затеряться на мгновенье.
И как – будто как – то спится,
И как – будто ты – явленье.


           * * *
            

Дайте яду, или пулю, иль петлю,
Я такого от милого не стерплю.
Видно Дух моему Телу надоел,
Что шагнуло моё Тело за предел.

Ну, шагнуло и шагнуло, в добрый час!
Но ведь надо ж, обезножило вдруг враз.
Я предательства такого не стерплю,
И хоть ядом, хоть петлёй – уговорю.

А потом зароют Тело во песок,
Чтобы ел его не всякий Червячок.
Наслаждаясь, потихоньку бы жевал,
И меня бы добрым словом поминал.

Ну а Дух-то, он, конечно, воспарит,
И на Тело, усмехнувшись, поглядит.
Рыщет Дух, куда ещё бы перелезть,
Чьё бы Тело до кондиции довесть.

Дух бессмертный! Ты же к разуму то глух,
И на Тело не имеешь даже нюх.
Попадётся тебе Тело – Червячок,
Вот тогда не обижайся ты на рок.
               

        * * *

Был у друзей, они сказали,
Стоит вино у них в подвале.
И что оно уж отбродило,
И даже пробовано было.
               

        * * *

Я стоял и смотрел, как в рассветный туман
Свечным строем деревья уходят.
А быть может, устал, потому и стоял
Средь холодного низкого неба.

А сухая земля всё сильнее влекла,
Всё манила, звала, приглашала.
Я не смог, я прилёг, мозг туман обволок,
Повалился на мёрзлую землю.

И на стук, и на грохот моих каблуков
Обернувшись, склонились деревья.
Их стволы в вышине покачнули рассвет,
По вершинам спускались туманы.

По стволам, по ветвям к тишине в вышине
От своей тишины поднимался,
И неверной рукой за их гибкий покой,
За прозрачные ветви цеплялся…

 Я ушёл меж стволов
                в тот,
                из прошлого,
                зов,
а рассветные дали –
                стояли.
               

           *   *   *

Сквозь облака просвечивал закат
Багрово – мутным отсветом на тучах.
И струями дождя был вечер звучен,
И крест над храмом золотист и свят.

За горизонтом громовой раскат
Грозы минувшей хриплый и тягучий.
По тротуарам бег воды певучий.
У спутницы завороженный взгляд.

Но луч вдруг лёг с заката на восход,
И замерли движения и звуки,
И радуги замкнули небосвод,
И встретились разомкнутые руки.
Через живое зеркало мы – вброд.
И не было у нас разлуки.

            
         *   *   *

                «Моя любовь – палящий полдень Явы». 
                «Предчувствие» В.Брюсов.

Тускнел над «брюсовским» сонетом.
Стемнело. Дождик за окном.
Уютно. Лампа над столом.
Сонет остался без ответа.

Но Петербург! Он был поэтом!
(А может рюмку перед сном,
И Пушкина заветный том?)
Но как же так, ведь он был мэтром!

Октябрьским холодным ветром
Наполнил парус свой земной,
Амбициозный, суетной,
И как то так, неспешно, в Лето.

Нет, всё же Пушкин и – «на грудь»,
Над Брюсовым чтоб не уснуть.
               


               *   *   *

                «И погребальной дрожи внемля
                Я о себе сложил бы так:
                Любил он Родину и землю,
                Как любит пьяница – кабак».
                С.Есенин.

…И вот листая жизнь земную
Я о себе сложил бы так:
Любил он женщину простую,
Как любит пьяница – кабак.

А не простую в ночь глухую,
Когда был страстью обуян,
О той простой весьма тоскуя,
Любил, как любят ресторан.
          

         В АЛЬБОМ

Вы так милы, ваш профиль нежный,
И прочерк губ слегка небрежный,
И быстрый взгляд из-под ресниц - 
Дают надежду для тупиц.

Так мышь в осеннем перелеске
Следит лисёнок удалой.
Или охотой, иль игрой
Он увлечён.
В азартном блеске
Играет взгляд его живой.
          


             *   *   *

Взор далёкий, взор туманный
Проступает надо мной
В тишине звездой ночной.

От того в душе авральной
Тонет в Лето звон кандальный –
«Поэтический настрой».
         

           *   *   *
В сиянье утра дня
                пробуждена
смятением лучей слепящих солнца…
Камеей в абрисе окна –
ты в памяти
                на донце.
          


           *   *   *

Печальной памятью полна
Моя душа,
Когда с тобою
Разлучена,
И солнце мглою
Укрыто в полдень для меня.
         

       ЗАКЛИНАНЬЕ

О, Месяц полночный!
Тишиною над нами звучащий!
Обвенчай нас «слепыми» дождями,
Обвенчай нас глухими степями,
Обвенчай нас безмолвием снега
Под твоим, ночь наполнившим - светом.
Обвенчай нас своею дорогой,
Бесконечной в просторе широком.
Пусть обнимут меня её руки,
Пусть приникнут ко мне её груди;
Её шеи коснусь я губами
Я глаза ей прикрою глазами…
Вот тогда я, о, Месяц великий,
Принесу себя в жертву всей жизни,
Что в тепле её рук, её глаз;
И сиянью холодному, Месяц,
Что струишь ты в безмолвии неба,
Окружив равнодушием нас.
Не оставь же нас, Месяц, в дороге,
При тебе и при Солнце – полночной.
Лишь две зори её освещают,
Что в конце и в начале пути.
Освещают ухабы и ямы,
Повороты, крутые объезды;
Освещают и тропы кривые,
Что с дорогою рядом петляют.
Не забыть бы на этой дороге,
Что мы -  рядом,
Что вместе стремимся
По колдобинам, кочкам, по пыли,
Под дождями, ветрами, в снегах,
Под великим приветливым Солнцем,
И под, Месяц, твоим дивным светом,
При котором дорога ровнее,
Да и пыль уж почти не такая,
И прилипчивой грязи не видно.
Лишь холодного ветра порывы
Иногда леденят наши души.
Мы теплом их своим согреваем.
Теплом рук, теплом глаз, теплом жизни,
Нашей общей

                единственной жизни.
Мы –  вдвоем,
                мы – одни,
                мы – спокойны.
О, Месяц!
               


               *   *   *

Я шел, улыбаясь женщине
Бродившей во мне,
А женщина бродила себе…
И долго так шли вдвоём
                во мне одном,
И встречные смотрели добром.
            


            *   *   *

В моём мозгу горит свеча,
И мозг мой оплывает воском,
И на подсвечник бытия
Прокапывают слёзки.
            


              *   *   *


Отойди ты от всех и всего,
Позабудь всё, что было в начале.
Позабудь свои смех и печали,
Не гляди вдаль,
                ведь там – никого.

По ночам спи без грёз и тоски,
Жди лишь зори, а день – созерцай.
Кто не впишется в эти тиски –
                не встречай.
               

            *   *   *
 
Туманы стекают по веткам
На жухлые стебли травы,
Ушло утомлённое лето
В туманы, в пожары листвы.

Случайное солнце лучами
Напомнит о прошлом тепле,
И тускло-туманные дали
В жемчужной изогнуться мгле.
               


           *   *   *
 
Осенний лес. Под солнцем серебрилась
На палых листьях лёгкая роса.
Я – у окна. Окно вдруг растворилось
И тонкий ветер полоснул глаза.

Я обернулся. Ты в дверях стояла
И улыбалась мило и светло.
С тобой и ветром жизнь в наш дом ворвалась,
Но тот час же захлопнулось окно.

И я проснулся. Тяжко мгла клубилась.
Звучала ночь дождём. Стонали тополя.
То осень поздняя в своих ветрах бесилась…
Как далека от прошлого Земля.
               


          ВЕСНА

Всё омыто дождём.
Всё в росе – серебре:
Солнце, воздух и майские ветви.
Надо мной, над тобой
Облака в синеве
Разгоняют весёлые ветры.


У тебя – все глаза в синеве,
                и в росе
щёки, нос и душистые пряди.
А сама – как летишь над Землёй –
                по земле,
разлетаются руки и платье.


Ты в лучах и в дожде потерялась в весне…
Ветви мая и ветер упругий
Вынес душу твою по лучу к синеве,
И сломились бескрылые руки.
               


            *   *   *

Живи мой дом. Но без меня.
А жаль, конечно, что так вышло.
Быть может, я войду в тебя,
Когда меня уже не слышно.

Вновь в одиночество своё
Войду сквозь стены тенью, звуком.
И тень прозрачная её
Из прошлого подаст мне руку.
             

                ХРАМ
                (Сценка у кинотеатра.)

Он перед ней, как перед Храмом.
Он перед ней, пред Госпожой – рабом.
И на лице спокойно – странном,
всё о былом.

Он произнёс,
Она ни слова.
Коснулся завитка,
Она нема.
Он знал: всё это ей знакомо,
И жаль, что Храм – она.

Вот отошёл, как отстранился,
Вернулся, как издалека.
Он к ней отчаянно стремился,
И нервный тик бил у виска.

Ну а «храм» был в ином:
Глаза, губы – кольцом,
«храм» свирепо страдал на рекламу,
Где ковбой, иль герой,
Поражая собой,
Обнимает вальяжную даму.

Он повлёкся от Храма с искажённым лицом,
То душа исказилась – от Храма.
То надежда, прощаясь, легла на крыло,
То простор принакрыло туманом.
             


              *   *   *

Очаровательные глазки!
Куда вы скрылись от меня?
Так безрассудно, без огласки
Я продолжаю ждать тебя.

Я продолжаю эти встречи,
Я продолжаю цепь надежд,
Я продолжаю…  Но уж вечер,
Уж колокол гудит на Вече,
Уж приговор молвой очерчен,
И не поднять мне тяжких вежд.

Очаровательные глазки,
Блестят, как у вампира в сказке.
               

             *   *   *

Опять весна, дожди и солнце.
Прозрачный воздух, лужи, грязь.
И ярче царского червонца
Течёт луна, дав с прошлым связь.
Опять весенними ветвями
Вечерний воздух напоён,
И твой портрет в сосновой раме
Потоком лунным оживлён.
               

           *   *   *

Уплыло от меня моё счастьице
На тяжёлой ладье
Через реку холодную тёмную,
И старик на корме.

Не дозваться его, не докликаться,
Знать, не выпросить мне
Через реку холодную тёмную
Путь обратный ладье.
               

           *   *   *

С каким ты облаком витаешь
Над миром вечности своей?
Каким ты звуком замираешь
В вечерний час в кругу теней?

Вздохнёшь ли грустью одинокой
Над равнодушием страстей,
Или распахнешься широко
В слепящем веере лучей?

Зачем же в сумерках былого
Ты проступаешь в вышине
Изгибом шеи? Взгляд далёкий
Через плечо летит ко мне.
               
Улыбкой странной и печальной
Призыв твой юный, изначальный
Знакомой болью шёл ко мне
По тишине в рассветном сне.

Лишь звон далёкий, звон венчальный
Звал к прошлой жизни обручальной
И затихало в рассветной мгле.


         ВРЕМЯ

Перед тобой
Душа твоя
Похищенная мною
Не по моей вине или стремленью,
Но волей нашей жизни изначальной
Живой и не живой природой порождённой.

Тогда,
При встрече первой,
Ты
Через открытость
Мгновенно всё забывших глаз
Перетекла в меня
Как искра в камень.
С тех пор лишились мы
Покоя пустоты.

Но ты,
Ты уходила так поспешно.
Шла на предательство,
На ложь,
На не любовь в замужестве покорном.
Ты всё пыталась без потерь прожить.
Без тяжких, горестных страданий
В чувстве сильном.
Но мщенье поднялось
Звенящей тучей
Ядовитых стрел:
Давно известных лживых отношений.
Тебя они тем ядом отравили,
А ты – других.
За что?
Они не виноваты,
Что ищут душу там,
Где нет её.

А Время шло.
Забыла ты о нём.
Оно тебя в тебе не забывало.
И не забыло то,
Что ты забыла.

Вот пасть её в кривой усмешке
Скалит
Уж многих прожевавшие
Клыки.
На них – мечты, надежды, вдохновенья
И чувств горячих бурные порывы,
Отрепьем тусклым,
Полностью истлевшим,
Висят и вызывают удивленье,
Что некогда,
Сверкая,
Так манили…
Воспоминания их тихо шевелят.

Но мы всему находим объясненье,
Чтоб как-то в Человеке проявится –
Тем оправдав своё существованье.
Найдёшь и ты.
Но душу не обманешь.
И вот она, поникнув пред тобою,
В страданиях, в погубленных надеждах,
Напоминает:
- Я дана Богами,
Гармонией и вечностью
Дана.

Зачем же так,
Так смутно,
Так бездарно
Жизнь прожита не под своей звездой?
Ты думала, что всё пройдёт, как было,
С твоим активным поискам подарка?
Нет, не пройдёт,
Вне времени душа.

В зиме своей
Молить ты станешь
У Времени, у Жизни
Смерти лёгкой.
Они лишь усмехнуться
И забудут.
И не уйти,
Ведь некуда идти.


    ТОЧКА   СТВОРА
 
На встречных курсах мы встречались
Не день, не два.   
Встречались, мило улыбались:
«Знать не судьба!»
Потом встречаться перестали,
Цвела весна.
И вот те дни за горло взяли –
Совсем хана.

На встречных курсах в точке створа
Сиял окрест
Над золотой главой собора
Нам в память – крест.
По вечерам, как Флинта остров,
Лишь мгла легла,
Уходят курсом к заветным звёздам
Те купола.

Там высоко в полночной сфере,
Где звёздный свет,
Пересеклись все параллели
И нет примет.
Там притяженье – в искривленьях,
Вопрос – ответ.
Там всё просчитано в явленьях,
Там Бога нет.

Вот почему лишь в небе сонном
Заря взошла,
Причалили в лучах, со звоном
Все купола.

Чем дальше мы от точки створа,
Тем круче курс.
И тем темней в глуши простора –
Когда вернусь?
Замкнёт кривая притяженья
Петлю времён.
И в точке створа столкновенье –
Забытый сон.


           *   *   *

Ты отвернулась и спиной –
Твоя спина передо мной,
Заколка блещет синевой
И злобой.

Но ты давно уже вдали,
Для встречи нет у нас земли,
Мы пережили, что смогли,
Мы оба.

Вот и окончена комедь –
Нам всё одно, что «встреть-не-встреть».
Зачем? Не надо каменеть.
Попробуй.

Ты так умна и холодна…
Ты бытом так утомлена…
Ты у вершины? Я у дна?!
Эх, ты, зазноба.

Да мы могли вообще не быть.
Нам даже нечего забыть.
Зачем спина? Чего делить?
А ты – со злобой.       
   

           *   *   *

Ещё одной звезды мерцанье,
Ещё один летящий след,
Ещё одной любви касанье
На тусклом небосклоне лет.

И увядания и тлена
Закружат запахи тебя,
Как у камней – прибоя пену.
В ней отблеск дальнего огня.

А вот и старости черты
За скалозубством красоты.
      


          *   *   *

Горит свеча перед портретом,
Уж сколько лет горит она,
И тёплым, желтоватым светом
В портрете жизнь оживлена.

Горит церковная свеча,
Стекает воск, и Матерь Божья
Качает Вечное Дитя…
А мне до них – по бездорожью.
          

          *   *   *

Отец, отец,
Дай мне свинец,
Я пулю отолью.
Я пулей той стрелу собью,
Стрелу, что в птице чуть живой,
Та птица в клетке костяной,
Ведь всё равно – конец.

Постой, сынок,
Ещё не срок,
Черту не подводи.
Стрела, что в птице,
Даст росток,
Всё расцветёт в груди.
      

          *   *   *

Там, где сходятся брови с очами,
Там, где сходится шея с плечами,
Тёмных родинок нежных, ночами
Зажигается иконостас.

      
        * * *

Вы говорили страстно, властно
О нём и о себе.
Вы были так тогда прекрасны…
Вы были в нём теперь не властны...
Всё на нуле.
Вас мучило непониманье -
Вы не могли понять:
Нет ну ни капли состраданья,
А вы устали ждать.

Устали ждать звонка, явленья,
Устали лишь в мечтах ласкать,
Устали в разговорах с тенью,
Устали уставать.

Произнесли с тоской и силой,
Что вас в нём нет.
Что время, кажется, уплыло.
Ну что ж, привет.
       

         *   *   *

Я не люблю любовников любимых.
Я их, как их любовниц, не терплю!
Я не люблю холодных и ленивых,
Но я их всех за всё благодарю.

Благодарю за ложь и умолчанье,
За холодность, презрение в глазах.
За то, как им плевать на мирозданье,
За их жестокость, за любовный крах.

За шустрый компромисс, когда меняют
Свой золотой за вечер на рубли.
За то, что всё в разменах допускают.
Как будто и не жили…  Не они.

          
          *   *   *

Я прощаю тебя, что ж ты сделал?
Я прощаю тебя, как ты мог?
Я простила тебя. Посветлело
Небо чёрное, где восток.

Я простила тебя этой ночью,
Одиночеством и судьбой.
Я простила тебя очень-очень,
Ты – прощённый, иди стороной.

Ты прощённый, ты милый, хороший,
Ты – забывчивый, ты – слепой.
И простят, если очень захочешь.
Ты – прощён, проходи стороной.

Я простила тебе эти ночи,
Шум прибоя, туман голубой.
Наша жизнь была вздоха короче…
Что ж, прощённый, иди стороной.

Я простила тебя, мне осталось
Память встреч и последний звонок.
Я простила тебя, вот и стало
Небо яркое, где восток.
         

          *   *   *

Пошли домой,
Мы так устали оба,
Давай уснём, и ты, и я.
Мне тяжело от твоего озноба,
А у тебя всё время жизнь своя.

Свои мечты и взлёты и провалы
Ты доверяла мне, как каменной стене.
Ты пряталась в меня, как в покрывало,
В уюты вечеров, чтобы залечь на дне.
Затем опять и взлёты и паденья.
Всё та же колея, и всё в возне,
Сто раз известное столпотворенье,
И тусклые желанья в тишине.
         


         ЗНАКОМАЯ

Я не могу быть настроением, Знакомая.
Я не могу быть прихотью души.
Я не могу быть тапками для дома,
На туфельки, что вдруг сменяешь ты.

Я не забуду глаз твоих, Знакомая,
Когда ты со вниманьем выгнешь бровь.
Я не смогу забыть, моя Знакомая,
Всю холодность твоих не долгих слов.

Не осуждаю, ты – моя Знакомая,
Но ты судила, вот твой приговор:
Чтоб никогда впредь небыли знакомы мы,
А в нём, что встреч был явный перебор.

Я – не прощаюсь, всё-таки Знакомая.
Я – не прощаюсь, всё-таки звучны.
Что ж, провожу, коль встретились,
                всё ж прошлое,
Ну а на верх – не надо, не зови.
         

        *   *   *

Я – не поэт.
Когда возьмёт за горло
Стихия бед иль горя,
Лишь вот тогда – стихи,
И рифма не мнёт строки.

Ну а Поэт – во все века
На горле чувствует – рука
Сжимаясь – душит
И песню глушит
               

Петлёю, пулей, ядом,
Организованной молвой,
А то и Колымой
В тридцать седьмом,
                в сорок девятом.
      

           *   *   *

Ты ушла в снега зарёй вечерней
И оделись в бледно-серый сумрак
Город, звёзды, лица, небо, травы.
Опоясан бледно-серый сумрак
Траурной каймой Богов печали.
Тускло всё вокруг,
                и впереди
Уж ничто меня не ожидает.
Некому навстречу мне идти
Лёгким шагом солнечного утра.

Видно Боги  Поясом Удачи
С надписью: Гармония Земная,
Сняв его с себя, опоясали
Лёгкий стан твой,
                предрекая гибель.
         

       *   *   *

Зачем усмешкою природы
Заворожила ты, судьба...
Зачем, упрятав в сеть свободы,
Свободу от людей дала?

Свобода полная, глухая,
Ушёл в пространство Шар Земной,
Но без меня… Ну а со мной
Свобода Космоса сквозная.

Всё глуше шум Земного Шара,
Людских обид, забот, сует...
И всё смешнее, как тиара
Угасших звёзд всё ближе свет.
               


      В  АЛЬБОМ
                Т.Н.П.

Татьяна Николаевна, ужель опять
Исполнилось вам тридцать,
(а может двадцать пять?)
Татьяна Николаевна,
                который год
(В начале февраля – сплошное  тру-ля-ля)
Знакомый ваш народ
                и ест, и пьёт
Во здравие, за славу, за успех,
За молодость и вашу, и свою.
Под звон бокалов, выкрики и смех,
Чтоб Год Свиньи не подложил свинью
Ни вам, ни им,
                и чокнуться не грех
За молодость,
                за нежное хрю – хрю.
               

          *   *   *

Моя любовь – петля на горле,
Кольцо на шее у раба.
И болью всей вселенской скорби
Прикован я к тебе, судьба.
    

           В   АЛЬБОМ

Ну, как там, в застеклённом сердце,
За омутнёным суетой стеклом
Ещё не умерло ехидное соседство
Ума и дерзости, и нежности тепло?

Твоей весны роскошное цветенье,
Девичьей гордости насмешливый гранит,
Улыбка детская и к радости стремленье –
Всё память для меня хранит.

Сейчас вы уж не та. Вы стали твёрже, суше,
Навязчивость и слов, и мыслей не своих
Семейной пошлостью гнетёт и давит душу,
И быт берёт в тиски, и взгляд притих.
               
Дорога ваша хорошо известна:
Пологая, без взлётов, без тоски.
Мелькают зимы, лето, вёсны...
                Вот их и береги.
               
Жаль, осень сентября,
                не для тебя.
             

       *   *   *

Эх, ты, жизнь моя – копейка!
Жизнь – дурацкая страна.
То вальяжна, как индейка,
То звенишь ты, как струна.
          

       *   *   *

Скатерть белая
В молодом вине,
И вино, что кровь,
Запеклась на ней.

Та кровь сыпана
Солью серою,
Вот и стала вновь
Скатерть белою.

А над скатертью –
Очи чёрные
В душу смутную
Наведённые.

От смуты в душе
Всё без радости,
От очей в груди –
Раны жгучие.

Раны сыпаны
Солью едкою:
То насмешкою,
То издевкою.
               

Знать, не статься нам,
Очи чёрные,
Отчего же в вас
Ночь осенняя.

Искры грешные
В глубине горят,
Неизбежную
Боль терпеть велят.

Эх, не спеть мне вам
Песню смелую,
Очи чёрные,
Скатерть белая.
      


    ВОСТОЧНАЯ   ПЕСНЯ
            I

Заслонила ты сердце собой.
Вижу всё я вокруг, но слепой.
Слышу говор и смех, но глухой.
Разговоры веду, но немой.
Жизни чувствую бег, но покой
Разлился во мне стылой тоской.
Заслонила ты сердце собой,
Своим профилем, своей судьбой.
       

            II

Ты откуда такая взялась?
В лунном свете, в ночи ль родилась?
Иль в луче, потонувшем в вине?
Иль в небесной глуши, в тишине?

Ты откуда такая взялась?
Из струй солнца с дождём ли сплелась?
Иль в лесной глубине, в колдовстве
Меж костров, что на Лысой Горе?

Ты откуда такая взялась?
С ароматом волос, блеском глаз.
В тонких пальцах чуть слышно – струна.
Это ты, как в апреле – весна.

Ты откуда такая взялась?
Сильным светом меж нас пролилась
Наша странно – глубинная связь.
Ну, зачем ты такой родилась?
         

         *   *   *
                «Вышел ёжик из тумана…»

Вышел ёжик из тумана,
Вынул ножик из кармана,
И зарезал он меня
Среди дня.

Сунул ножик он в карман
И опять ушёл в туман.

Шрам растёкся кумачом по плечам.
Расплескалась тоска по очам.

И с тех пор он из тумана
Не выходит утром рано,
Не выходит среди дня –
Нет меня.

Он выходит по глухим по ночам
И по звёздным холодным лучам
Всё беседует со мной
Тишиной…

Как он вышел из тумана,
Вынул ножик из кармана,
Как зарезал он меня
Среди дня.

Шрам растёкся по плечам кумачом.
А в очах молчит печаль, ни о чём.


         ***

                «Нет имени тебе, мой дальний.»
                А.Блок.

Нет имени тебе, мой дальний,
Печальный равнодушный друг.
В твоих ладонях луч опальной
Звезды ожегшей жизни круг,
Тобой очерченный, реальный.

И равнодушье – в глубине,
И пробужденье – как во сне.
 
Нет имени тебе, мой дальний,
Мой грустный, одинокий друг.
В твоей душе звучит хрустальный
Весны грядущий чистый звук,
Быть может для меня – прощальный.

И с равнодушием твоим,
И с одиночеством моим.

Нет имени тебе, мой дальний,
Мой нежный, мой скандальный друг,
Ты всё решила, ты – штурвальный.
Штурвал не выпусти из рук
В ревущем шторме, в ветер шквальный.

И в отзвучавшей тишине
Рукою вспомни обо мне.

Нет имени тебе…
            


       *   *   *

Мы бродили с тобой
Лес молчал, как живой,
Полусонное небо тускнело.
Над тобой, надо мной
Мягкий сумрак ночной,
Лишь на западе облачко тлело.

В твоих прядях вдруг блик
Солнца вспыхнул на миг
И погас. То заря догорела.
И тот час лунный лик
Сквозь деревья возник
И надежды звезда долетела.

На короткой траве,
На размокшей земле
Оставались следы наши рядом.
Меж стволов в тишине,
В растворяющей мгле
Голос твой прозвучал древним ладом.

В ветровых волосах,
В потемневших глазах
Крылья ночи распахнулись лихо.
И возник острый страх,
Что исчезнет в веках
Эта ночь без следа, словно эхо…



Тропки нас привели
К холму мокрой земли,
А за ним ров наполненный тенью.
Но мы руки сплели
И взошли, и пошли
Вдоль обрыва по скользкому гребню.

      
              * * *

Ты, словно ночная птица,
Сложилась, неслышно присела.
И тот час с вершин деревьев
Полночные звуки сошли
На плечи, ресницы, пряди,
Запутались в тонких пальцах,
И пальцы твои отозвались
В прохладных хоралах весны.

Мерцанье глубинных созвездий
Глаза наполняют прохладой,
Вечной прохладой покоя
Чёрного света сфер.
Ты слушала, затихая,
Сквозь голос свой и рядом,
Сквозь дым сигаретный тонкий,
Сквозь ртутный фонарный свет,

Как стелятся  звуки, стекая
По мокрым стволам деревьев,
Как дышит весна ночная,
Тебя наполняя собой.
Ты растворялась в созвучьях,
Тайных созвучиях ночи,
И руки, раскрыв ладони,
Ловили дыханье весны.

Но поднялась, оглянувшись
Неслышной ночною птицей,
Промолвив: Пора мне, уж поздно…
И умерло всё вокруг.
Остались лишь ветры в вершинах,
Мерцание тусклых созвездий,
Весны промозглая сырость,
Да пробужденье земли.
      


       *   *   *

Был тёплый вечер в октябре…
Горят свечи две на столе…
Твоё дыханье, как во сне…
Твоё лицо…

Рука лежит на серебре…
На тонком пальце, в полутьме,
Зачем-то блещет обручальное кольцо.

Молчишь, сложившись в уголке,
Слеза сверкнула по щеке,
Развился локон на плече,
Ресницы – взмах…

Что ж, глаз твоих забытый свет,
И полных губ дрожащий цвет,
Быть может, прошлое разбудит на устах.

Там, в прошлом, видимо – «пролёт»,
Невнятных дней круговорот.
Здесь – вечера, здесь ты – аккорд,
И – тишина.

И плеч опущенных излёт,
И голос тихий – что-то ждёт,
Вот и пришла, и тает лёд.
Ну – не одна.
          

      *   *   *

Я не могу!
Всё в прошлом, как в снегу!
И звёзды колются во льду
Искрой по серебру.

         

       *   *   *
                «В океане плыл диван,
                А на нём лежал Иван…»
         

В океане плыл диван,
А на нём лежал Иван.

Дважды бурный океан
Потопить хотел диван.

Был акулий хоровод,
А диван плывёт, плывёт.

Айсберг рядом проплывал,
Но диван его подмял.

Вот уже, который год
Ванька с лёжки не встаёт.

И не встанет никогда,
Если только не Беда.

А вот если вдруг Беда,
Извиняйте, Господа!

- Не мешай, ядрёна мать,
На диване Щуку ждать!   
   


            СОН

Осень настала,
Волки пристали.
Стали меня потихоньку жевать.
Я им в ответ: Ах, вы подлые твари!
Что, не могли до зимы подождать?!

Волки в ответ свои морды лизнули,
Глянули в стороны, громко икнув,
- Вы бы тогда, как пить дать, сквозанули.
Рыкнули хрипло вцепившись мне в грудь.
               
Эх, если бы сердце меня не достало!
Если б дорога глухой не была,
Если б луна сквозь глаза не сияла,
Было бы волкам – трава-мурава.

Я с интересом смотрел на закаты,
Что догорали над костью моей.
Звери  лесные, вороны степные
Передрались из-за этих костей

               
Я с интересом смотрел на червей,
Стерьвь пожиравших быстрей и быстрей.
                -  -  -  - 
Эй, не спешите! Ещё сорок дней
Будут закаты над костью моей.
       -----------:-----------

             К А В Ы Ч К И

Вот и конец, поверьте мне, банальный.
А "быть-не-быть" - вопрос не актуальный.
"Вопрос" у Смерти очень уж простой:
- Оставь тряпьё, пошли со мной.

Ты понимаешь, это ль не везенье,
что у меня такое настроенье.
Тебе свезло, я - за тобой.
Да брось тряпьё! Вперёд! За мной!
      ----------:----------

       В Е Т Е Р  С  Н Е В Ы

                Скажи Летящая Звезда
                на крыльях света, в никуда,
                как долги будут те года
                что ты мерцаешь?
                Шелли.

Тончайшего вина не допитый бокал
просвечен палевым закатом ночи невской,
в его луче бокал сжимаешь дерзко,
но безмятежен юности овал.

Полуподвальное кафе.
В окне
Живое зеркало полуночного света
тревожат редкие, неслышные шаги
на своде отсветы и тени изгибая.

Твои шестнадцать мудростью полны,
той взрослой мудростью, из детства.
В твоих движениях ни позы, ни кокетства,
глаза янтарные в себя погружены.

Ты здесь - в своих звучаниях крови,
вся в отзвуках и вздохах резонанса,
но пробуждается обыденность пространства -
родство и диссонанс Заката и Земли.
            * * *
Приземлится с тобою - не сложно.
Наглядется тобой - невозможно.
      
                Поутру просыпается Роза моя,
                на утру распускается Роза моя.
                О, жестокое Небо, едва распустившись,
                как уже осыпается Роза моя.
                Омар Хайям. XI век.
        ------------------:--------------------


       



                М  И  Р  А  Ж  И

                (Atropos)



  Ты – любимая.
  Апрельская синева, пряди ив, упругий ветер – твои.
  Кольцо рук моих – твоё, обручальное, родное и тёплое, как мембрана живой пульсирующей клетки.
  В глазах твоих, затопленных полуденным солнцем, барханы пустыни Безмолвия.  Я бреду, вязну, задыхаюсь в зыбких песках к миражам оазисов твоей любви. Я знаю, что – миражи, и нет защиты в палящем, сухом зное, что нужно, надо идти.
  Куда ни будь…
  И пусть впереди мой финиш, но не стоять, не ждать его.  Уж лучше в пути, в дороге к прозрачной струйной прохладе твоих миражей. И тогда, возможно, они растворятся, исчезнут.
  Если исчезнут…
  Ведь ты – любимая.
  В твоих тёмно – жемчужных глазах тусклое серебро длинных холодных волн Великого Океана. Мерно покачивают они обломки остывших желаний и пепел надежд. Я привязал себя к изломанной мачте былых стремлений, развернул рванину жизни моей – парусом, и дрейфую по воле волн и ветра к миражам тихой гавани, где ты. Я знаю, что – миражи, туман и низкое небо. Что влечёт меня по волновому равнодушию Океана, и вряд ли куда выберусь, скорее замёрзну, сгину в волнах. Случай ли раскроет акулью пасть, или же захлебнусь пеной штормовой безысходности?
  Но надо, надо держаться как можно дольше.
  Ты – любимая.

  В твоих светло – нефритовых глазах горизонты многоярусной древней Сельвы. В туманную изменчивую даль уходят тёмно – зелёные каскады, надёжно скрывая затаённую многослойную жизнь её лесов, мутные сомнительные воды её болот.
  Там, в лабиринтах запутанных троп, тронет внезапной дрожью мелькнувшая кошачья морда зверя, бесшумно спланирует яркая птица, да неслышно, кругами тёмной воды уйдёт ускользающая спина каймана. Там внизу, в сумраке, колышется душная, пряная, серо – коричневая мгла, липко стекая в пружинящую, хлюпкую тропу, и всё вокруг шевелится сытой стерегущей пожирающей плотью.
  Мне идти этой тропой.
  Где – то впереди, казалось, был просвет. Там к дому выбегает тропа. Моя?  Вряд ли.  Моя оборвётся мутной водой, пастью зверя, болотной лихорадкой…
  Так я думаю.
  Так – скорей всего.
  Ты в окне – мираж. Но я иду, не могу не идти, ведь ты – любимая.
  Хочешь, я расскажу тебе, как зависают, как манят миражи в просторах Великой Пустыни, Океана, сумрачной Сельвы? Я расскажу, и глаза твои от злости и смущения станут холодными и узкими как глухие ущелья Могучих Гор. Их космический хаос раскинулся за горизонт. И там, где-то за краем, вдали, в глубины тёмного неба врезаны сверкающим льдом зубчатые вершины. Я знаю, есть узкая светлая долина с быстрой прозрачной рекой, в ней замерла жемчужная форель, в роще, пронизанной солнцем, в шелесте листьев – голоса птиц, а к дому у реки стекает зверьё к хлебу в твоих узких ладонях. Ты же смотришь потемневшими в ожидании глазами на петли спадающей с перевала тропы.
  Кого ты ждёшь?
  Не меня…
  А к дому можно добраться и прямой широкой дорогой Больших Городов.
 Передо мной же, всюду, цепи скал, льда, и ни просвета. Но долина есть, должна быть, не может не быть. Хоть где ни будь…
  Трудно идти, сгибаясь под жестким солнцем, леденея на перевалах, натыкаясь на пропасти. И пусть долина – мираж, но идти и идти срываясь и падая, поднимаясь и не оглядываясь. И если, вдруг – долина, то встретит меня развалившийся дом, пересохшая речка, поредевшая роща без птиц и зверей. А у костра, угасшего, затянутого прахом забытых лет, в ломкой осенней траве мелькнёт искрой одинокая серёжка, оброненная тобой тогда, когда была река и форель, птицы и

звери, и дом, и ладонь, и взгляд твоих тёмных тревожных глаз на горную тропу, свившуюся кольцами с перевала.
  Я подниму серёжку, зажгу костёр в ночи:  может, ты увидишь, почувствуешь мерцанье его вспышках сна своего…
  Утром над перевалом невероятное, густо – синее небо.
  Утром я разберу завалы, и ручьи вновь сольются в речку, и придёт форель, оживёт роща, вернуться птицы и звери. Тогда, скорей всего, ты вернёшься, заглянешь ненадолго…
  Мне нельзя в тот дом без тебя: ты почувствуешь, не придёшь.
  Ведь ты – не любишь меня.
  Я рассказал тебе ЭТО одним дыханием, но равнодушным осталось спокойствие твоё, и не было отклика в нём. Ты ушла, завернулась в глухие покровы свое жизни, не оглянулась.
  И душа опустела.
  Что ж, значит, и не было тебя. А миражи, тем более не свои… Их забывают через пару минут, ведь -  «миражи», тем более – чужие.
  …Лишь – ветровой ивовый свей, апрельская синь, ладонь и хлеб, и этот затаённый, глубинный отблеск темнеющих в ожидании глаз…
 Зовут, влекут миражи, возникая и растворяясь в мутном исчезающем мареве горизонта.
  Стремлюсь к ним, к тебе, selentium, молчание моё.
  Но давно угасло далёкое Солнце, и нет уж тепла в лучах его.
  Молчат, безмолвствуют миражи, и дорога к ним – мертва.
                Cum tacent – clamant.
               
                - - - - : - - - -


   

PS. Здесь нет никакой «любви», тем паче – «потерянной», здесь
        комедия жизни и судеб превратность.
   
                «Эх! Башен мудрости настроив без числа,
                В Долину Бед попав, сгорел Хайям дотла.
                Оборвалась и жизни нить, а пепел, за бесценок,
                Надежда, старая торговка, продала.»
                Омар Хайям. XIвек.