- Что давно не заходишь?
Гляди-ка:
Местный батюшка нынче не злой.
- Ты ж ворчишь, как неистовый Никон.
- Тьфу. Айда на чаек с пастилой.
Фотографии смотрим за чаем:
Сестры в храме, игуменья-мать.
- Что за батюшка? Вроде не знаю.
- Может, Верушка, лучше не знать.
- Не отстану ведь, отче Василий.
- Ладно, слушай: он был до меня.
- Что брехать-то? Как церковь открыли,
Ты в ней топчешься с первого дня.
- Не пойму, как с такой грубиянкой
Столько лет я вожусь, как дурак...
Не играла на Пасху тальянка
В половодье гулянок и драк.
Старый колокол, глух и неистов,
Во дворе на заводе прилег,
Замелькали петлицы чекистов
Синяками на ребрах дорог.
Поп, молись своему комиссару,
Стой, ребята, покурим пока...
Иерея отпели гагары
И обмыла старуха-река.
Хрип молитвами рвался из глоток,
Долетал до Тагила, Каслей.
В непролазных сибирских болотах
Клюква стала крупней и кислей.
Говорят, что к войне или к мору,
Если ягод с грибами - мостом...
Не до чая с таким разговором.
Не допили. Ну, может, потом.
- Зря трепал. Говорил же - не надо.
Много знаний - большая печаль.
Провожает меня до ограды:
- Забегай, грубиянка, на чай.
Поговорку я слышал в народе:
Деревянное дышло - закон.
Помолчал.
- Ничего не проходит.
Не живал на Руси Соломон.
До свидания, Верушка. С Богом.
Ухожу.
Шелестят тополя,
Под ногами петляет дорога.
Нам законы - тайга и петля.
Не бывает ни сказки, ни чуда:
Кто-то вечно командует пли,
И становятся, падая, люди
Кислой клюквой молчащей земли,
Вечно жгут имена и глаголы,
Вечно руки убийц нечисты.
Пусть целует мой клюквенный голос
Купола, колокольни, кресты,
Над могилами первые листья,
Окна Ивделя, крыши Режа...
...вечно черные пули чекистов
Наготове в обоймах лежат.