Филипп Иваныч – физики учитель.
Второй этаж. Старательней стучите,
Поскольку тот учитель – жизнелюб.
И, нежась под персидским покрывалом,
Ещё недавно дверь не открывал он, -
Поскольку был весьма до женщин лют.
Ещё недавно, - года три – не боле, -
Он перед тем, как появиться в школе,
Едва от сна неровного восстав,
Махал руками, бегал возле дома,
Слегка похож на демона седого,
Тряся грудями, – этакий Фальстаф.
Ещё недавно прямо на уроке
Он буйствовал при всём честном народе,
К ученикам ревнуя учениц.
И, зная всё о Тане или Гале,
Мы, в общем-то, уже предполагали,
Кому разнос он нынче учинит.
О, тот разнос! Он был неподражаем! –
Качались стены, потолки дрожали,
Но, праведную ревность утолив,
Он затихал, смущенно хмурил брови
И прятал взгляд, и был родным по крови,
Излишне добр, изрядно справедлив…
То хохоча, то искренне зевая,
Дружили с ним, почти не сознавая,
Что наш учитель некогда сидел.
И там, среди бесправья и безлюдья,
Он, в общем, и набрался жизнелюбья,
Хотя и безвозвратно поседел.
За что сидел? – он пожимал плечами.
И говорил, порой не без печали,
Что были, мол, крутые времена,
И были зэки, - урки и придурки, -
И был конвой, - и кто его придумал? –
А Родина была на всех одна…
Добро и зло он толковал интимно,
Не потому ли класс наш инстинктивно
Делил весь мир на волю и тюрьму?
Подозревал подросток многолиций,
Что в свой черёд придётся разделиться
На чистых и нечистых и ему…
Филипп Иваныч! – простота земная.
Росли мы, постепенно сознавая,
Что грех для прочих, для него – не грех.
Участник войн и лагерных восстаний,
Кому-то он судьбу свою оставит?
Но, может быть, разделит и на всех.
Уходит ночь. Сгоревшая свеча
На блюдце голубом венчает дело.
Уходит ночь. Ни мамы, ни врача,
И вот свеча, как сказано, сгорела.
Полны тетради памятью тепла,
Обрывками поэм, разбродом планов…
Уходит час, в который можно плакать
Или вершить серьёзные дела.
Или, срываясь с раскалённых лестниц,
Над пропастью беду перенемочь,
Переиграть игру, накуролесить!..
Но, сказано уже, уходит ночь.
Уходит ночь, светлеет горизонт,
Мир обретает многодумность старца.
И быть собой – единственный резон,
Что на земле мне только и остался.