Я этот мир люблю, и то - по-пьяни.
А на кармане тихо тает кэш...
Больное солнце вешними лучами,
С утра, опять, проело неба плешь.
Глумливый шут играл во мне в беспечность,
Ныряя в омут повседневных дум.
То строг бывал, как мастер дел заплечных,
То нежен и покорен словно грум.
Он знал, что скорбью платит за веселье.
Знал, отчего так мается поэт.
Зачем стихи, с угарного похмелья,
Ложатся в зафиксированный бред.
Мой шут - он не отдаст меня гордыне.
И кажется, что плачет он во мне,
Над этой русской горечью полыньей,
Над чуждой волей на родной земле.
Я вижу ад... И то, как бедный Данте,
Приняв на грудь стотысячный стакан,
В лосинах домотканных и пуантах,
Отплясывает польку и канкан.
И вижу, как уверенно зевая,
Любви лишенный, рыхлый сибарит,
Из хорошо устроенного рая
Окаменевшим идолом глядит.