Александре
НОЧЬ ЖИЗНИ
1
Венок сонетов сплетен, как венок
на собственную, свежую могилу.
И даже если ты меня простила —
прощение не легче, чем упрёк.
...Строку к строке кладу наискосок,
как швы отец — разрезав, плоть сжимая.
Посмотрит с фото мама, как живая:
зачем ты это делаешь, сынок?
А я и сам не ведаю — зачем?
Быть может, поначалу лишь затем,
чтоб, времени откинув покрывало,
мне вспомнить эти стебли и цветы
в венке нерукотворной красоты
из лютиков, в ту ночь перед Купала.
2
Из лютиков, в ту ночь перед Купала,
венок уплыл, на счастье, по реке.
Ты плачешь, мне гадая по руке.
Всё будет так, как ты мне нагадала.
Краса пожухла. Молодость опала.
Судьба, решившись, бросилась в бега.
И жизнь вошла в другие берега.
И утекло воды уже немало.
Я не сторонник резких перемен —
сонет мне не милее, чем катрен,
однако всё пришлось начать сначала,
чтоб выяснить: себя не превозмочь —
длиною в жизнь мне стала эта ночь.
Но жизнь не ночь — её недоставало.
3
Но жизнь не ночь — её недоставало
для мамы, для молитвы, для любви.
И как ты всуе смерть ни назови —
она нежданна, жизнь её не звала.
Тянуло холодом и сыростью подвала.
По чердаку разгуливал сквозняк.
И мой запас терпения иссяк —
рука, как бы сама собой, писала.
Зачем, о чем, не ведая кому,
я подбираю рифмы, как кайму?
И мне какой в усильях этих прок?
Всё время жизни, даже наперёд,
алхимия рифмовки заберет
на волшебство. Я выбрал этот срок.
4
На волшебство я выбрал этот срок,
отпущенный как всем, не в большей мере,
скормив тщете, иллюзии, химере
последний жизни прожитый кусок.
Ни гений, ни предтеча, ни пророк —
простой сверчок, укрывшийся за печью,
скрипел я на наречье человечьем
и знал себе положенный шесток.
Так и прож’ил бы весь остаток лет,
чем Бог послал, но Бог послал привет,
точнее если — взял с меня зарок
построить этот замок на песке.
Пишу сонет, как школьник на доске,
не выучив как следует урок.
5
Не выучив как следует урок,
я сам давал открытые уроки.
Но все свои изъяны и пороки
ни выправить, ни вытравить не смог.
Печален был познания итог
и бледен цвет, и горек вкус его.
«Я знаю, что не знаю ничего», —
мудрец однажды искренне изрёк
и выпил чашу полную цикуты,
достойнее не выбравши минуты
для посвящения в изустную скрижаль.
Но чувства истине не задают предела —
я всё равно продолжил это дело,
до слова Бог не дочитав словарь.
6
До слова Бог не дочитав словарь,
я вырывал страницу за страницей,
шпаргалил и не мог остановиться,
и безъязыким пребывал, как тварь,
которую на жертвенный алтарь
к закланию тщеславие вело.
Но соколиное расправивши крыло,
Изида закрутила, как спираль,
мой путь. Я следовал за ней
по миру смыслов, образов, теней
ребёнком, открывающим букварь.
Проникнув в тайну перевоплощений
предлогов, падежей, местоимений —
над словом я господствовал, как царь.
7
Над словом я господствовал, как царь,
не ведая, что Слово — это Бог.
Но всё, что я в господстве этом мог —
его искать, как спрятанный Грааль.
Токуя отрешенно, как глухарь,
смущая смыслы диким звуком «скоп» —
я расшибал наморщившийся лоб
об «улицу», «аптеку» и «фонарь».
Еще немного, думалось, и снова
откроется Утерянное Слово.
Но, как вода уходит сквозь песок,
оно ушло сквозь пальцы и ладони
мои опять. Устал я от погони.
И был, как демон, зол и одинок.
8
И был, как демон, зол и одинок
мой дух, отъединившийся от плоти –
он в сумерках, на бреющем полёте,
высматривал поэзии исток.
И, не найдя, захлёбывался впрок
из мутного, но модного «копытца».
Что помешало духу воплотиться
в «козлёночка»? Усвоен был урок.
Я мог бы накропать венок советов
не хуже самых признанных поэтов —
к примеру, привожу один совет:
начни с конца, закончи всё сначала.
Душа моя, как вишня, одичала.
Венок увял. Скукожился сонет.
9
Венок увял, скукожился сонет —
провал попытки осознался ясно.
Но ты была воистину прекрасна,
когда в окно заглядывал рассвет.
И вот теперь, уже на склоне лет,
один вопрос терзает ежечасно:
венок увял, но может не напрасно
я собирал из лютиков букет
и, разогнавшись, прыгал, и летел
через костёр и собственный предел?
Не знаю, так всё это или нет,
что было, а что сам себе придумал...
Сонет скукожился. Свечу мою задуло.
Но на вопрос получен был ответ.
10
Но на вопрос получен был ответ,
не требовавший веры и признанья,
хотя бы потому, что покаянье
содержит веру, праведность и свет.
Ответ, по сути, был автопортрет —
моё во времени прямое продолженье.
Когда любовь становится служеньем —
зарок преображается в обет
и бдение молитвенной всенощной.
Но если говорить об этом проще —
рождению нельзя не удивиться,
оно непостижимее, чем смерть.
Являло дух и неземную твердь
мной порождённое, ранимое, как птица.
11
Мной порождённое, ранимое, как птица,
чудно'е, чу'дное, еще в моих грехах,
кувякало в окошке на руках —
ну как тут было в стельку не напиться
и не выкрикивать под окнами больницы
какие-то дурацкие слова.
Февраль. И прояснялась голова.
И не было нужды, чтоб суетиться.
Я мог себе позволить, без стеснений,
прилюдно опуститься на колени.
Рождение любое — Рождество,
ведь Рождество — явилось, как рожденье.
Твоей звезды земным отображеньем,
дышало колыбели естество.
12
Дышало колыбели естество.
Я не был избранным и даже не был званным.
Моё отцовство выглядело странно,
игрушечно — не более того.
Еще мне предстояло (до всего,
что будет) выдержать смиренье,
чтобы участвовать в божественном творенье,
но не тебя — себя лишь самого.
Как многие, наверное, как каждый,
родив дитя, я сам родился – дважды! -
людское составляя большинство.
С судьбою вдоволь наигравшись в прятки,
я подходил опасливо к кроватке,
где дочь моя спала, как божество.
13
Где дочь моя спала, как божество —
недуг целило, как при аналое.
И у меня дыхание второе
открылось, как нежданное родство.
Я, не произнося, подумал: «О,
прости и помоги мне во спасенье.
Святится твоё имя. И везенье,
и счастье будет пусть тебе дано».
...Ты возвратилась поздно и одно
сказала только: длинное кино
сегодня было, опустив ресницы —
ничем меня уже не удивя.
Под утро ты уснула, как дитя,
позволив мне молитвенно склониться.
14
Позволив мне молитвенно склониться
над средоточьем света и тепла,
она спала и видеть не могла
спасённого в мольбе самоубийцу.
«Ворюга мне милей, чем кровопийца», —
сказал поэт, как вынес приговор.
Украденный в моленье разговор
и без меня способен завершиться:
последний, магистральный, кольцевой
сонет возник, как нимб над головой.
Проснулась дочь: прошел по телу ток —
она проснулась, как вернулась мама.
Слова стихов посыпались, как манна —
венок сонетов сплетен, как венок.
15. Магистрал
Венок сонетов сплетен, как венок
из лютиков, в ту ночь перед Купала.
Но жизнь не ночь — её недоставало
на волшебство. Я выбрал этот срок.
Не выучив, как следует, урок,
до слова Бог не дочитав словарь —
над словом я господствовал, как царь,
и был, как демон, зол и одинок.
Венок увял. Скукожился сонет.
Но на вопрос получен был ответ:
мной порождённое, ранимое, как птица,
дышало колыбели естество,
где дочь моя спала, как божество,
позволив мне молитвенно склониться.