ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ…
Человек предполагает, а судьба… Молодому человеку свойственно больше предполагать и, как правило, хорошее. К пословицам и поговоркам он относится только, как к устному народному творчеству. Вот, когда повзрослеет… Да, и то… пока гром не грянет…
Одна из самых популярных сентенций в народе: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Кому что написано. Вот, и нашему герою, автору этих строк предписано было судьбой на рассвете молодости испытать все тяготы и прелести ситуации, описываемой второй частью поговорки. Есть, конечно, есть и прелести. Как и во всяком деле – две стороны одной медали. Да, уж, медали…
Вот, кому-то – медали, а кто-то - не успел и портянки истрепать – уже в каталажке. О причинах такого поворота можно бы и не упоминать – предметом серии мини-очерков «Судьба?» являются, собственно, результаты уже…
Но для комфортности восприятия лучше вкратце рассказать и о причинах, а, то будет читатель всё время дёргаться: за что же, всё- таки, он туда попал, этот «герой»?
Скажем сразу: не по нему эта служба была. Не по нему. Есть ребята – крепкие от роду и телом и характером. Попробуй, с таким поборись… А наш… пацан, как вам сказать? Всё в облаках витает. Что он там думает, что изобретает? Но пользы пока никакой от его задумчивости. Только одни неприятности. И в школе, и во дворе, и вот, теперь в воинской обстановке. Так и не смог он собраться, как следует, настроиться. Точнее, подстроиться.
В результате, казалось бы, не такой уж и серьезной промашки… Другие чего только не творят в этой армии, и всё им с рук сходит – не судьба, значит… А этот чуть-чуть расслабился, потерял, как сейчас говорят, концентрацию и, пожалуйста. Случайный выстрел - и нет целого… человека. И человека нет, и родителям того парня сколько горя, на всю жизнь… И с этой стороны тоже - ничего хорошего: суд, тюрьма, и потом по жизни всё не Слава Богу… А как же? Из-за одной ошибки. И нет оправдания. Хоть ты устал, хоть ты видел - не видел… хоть что. А человека - нет, совсем нет. И ты – в каталажке.
Цель этого рассказа не оправдать и не разоблачить – такая судьба человеку выпала. Давайте просто просмотрим этот небольшой отрезок его жизненного пути, отгороженный колючей проволокой от нормальной жизни, как случайно попавшую к нам в руки склеенную из интересных фрагментов старую киноленту…
Какие «прелести» он там вкусил, какие тяготы? Кого повстречал на этом пути. По простой логике – жуликов, воров, бандитов. Кого же ещё?
Не всё так «однозначно», как говаривал один известный в народе депутат. Предлагаемые «автоочерки» или новеллы записаны по памяти, сохранившей маленькие жизненные эпизоды. К этому времени стерлись детали, улеглись страсти… Но впечатления сохраняются, эмоции тлеют, но всегда готовы разгореться, стоит только сесть за клавиатуру. Но, по большому счету, всем участникам и свидетелям тех событий, если они еще живы, уже давно от тех событий и не холодно, и не жарко. Оговоримся: всем, кроме родных и близких того погибшего сослуживца, которого и сам «герой» время от времени поминает. Что сделано, то сделано. Только и можно, что вздохнуть: земля пухом этому парню.
Так, почитаем и обдумаем вслед за автором эти коротенькие истории встреч «за колючкой». Хоть, и не много ему отмерили тогда, а дум набралось…
ВЕСЁЛЫЙ КАПИТАН
…Помнится, сижу я на «губе». Один. Без ремня. Кушетка металлическая к стене - на цепочке. Первый раз - всё в новинку. Но, сам понимаешь, не до любования мебелью. В голове бьется одна мысль-молитва: хоть бы выжил, хоть бы выжил… И хватило же ума какому-то, прости меня, дураку придумать такую «оперативную дезу». Мол, не волнуйся, солдат, жить будет твой дружок. И снова по кругу: дык, чё вы с ним не поделили?.. Никак армейские дознаватели не хотели смириться с простой, не интересной для них версией: устал солдат, в караулке расслабился. Не отсоединив магазин от «ствола», взялся чистить оружие. Прямо на посту. Сэкономил. Так многие делали и до него. Но, как говорится, до поры…
Это уж потом знающие люди объяснили: «деза» - это крючок такой. Чтобы ты начал выкручиваться. Вдруг, мол, «подстреленный», уже, чего-то рассказал про тебя. Это ещё что! К ночи подселили ко мне солдатика, старослужащего. Ты, говорит, чего, молодой, пригорюнился? Не переживай, «вышки» тебе не будет. Ну, дадут тебе лет десять, подумаешь. Так, оттуда иногда и раньше выпускают. Вернёшься - еще и жениться успеешь. Моя история – смеётся - куда легче: воткнул тут одному пёрышко в бочину, чтоб знал, сука, как «дембеля» не уважать... Да, позавидовал я тогда этому «старичку». У меня - хвалился он - статья всего на четыре года тянет. Ну и ну! Совсем я загрустил. Смотрю на квадратик весеннего неба под потолком: дырка такая в стене в форме окна… а, к горлу тяжелый комок подбирается…
И, думаете, кто меня от депрессии спас? Не поверите. Военный следователь. Не защитник, нет. Защитника я и не помню. Что сегодня говорят о правоохранителях – волосы дыбом слушать. А капитан этот - я его, даже сейчас бы в лицо узнал, - подошел ко мне с другого конца. Прямо, по Юлиану Семенову: хороший следователь принял клиента от плохого дознавателя. Привёз он меня к себе домой. Поедем, говорит, ко мне, пообедаем. С дочкой познакомлю. Ей сейчас пятнадцать, вернёшься из… мм-м… похода - как раз, и невеста тебе…
Может, он и переборщил слегка в нарушении инструкций, но, всё же, очень меня к себе расположил. Я уже, было, размечтался: всё расскажу сейчас этому доброму и весёлому капитану про свою тяжелую-претяжелую службу «через день на ремень». С учениями, жестокими морозами, потеющими в противогазе очками, ночными разгрузками вагонов и пр., и пр. Про Кубань, про свои мечты о журналистике… Он поймет, что ни какой я не преступник, позвонит, куда надо, и дадут мне… совсем немного…
Капитан, может быть, и сам того не сознавая, увёл меня от серьёзного душевного расстройства. За это я к нему до сих пор испытываю большую благодарность. Знаешь, говорил он мне доверительным, душевным тоном, тебе несказанно повезло. Так, неожиданно поэтично он высказался. Допустим, «припаяют тебе на полную катушку» - целых три года - изъяснялся он на сленге, о котором я тогда не имел ни малейшего представления. Ну - перевел он себя - это самый большой срок, что твоей статьёй предписан. И что? - спросил он меня. И что? – спросил я себя «про себя». А, то - продолжил капитан - что вернешься ты домой на целый год раньше своих товарищей по оружию. Понял? Нет, не понял. Я подсчитал – у меня получалось наоборот, на полгода позже. А!.. - спохватился он, хлопнул меня по плечу и добавил: конечно, если будешь вести себя пристойно в этих… непристойных местах. И, вдруг, громко, как-то по-домашнему расхохотался - уж очень ему понравился собственный каламбур. Мы уже стали с ним друзьями, почти родственниками. Или мне так казалось… Легко меня покорить, легко.
Всё самое интересное ожидало меня впереди. «Припаяли» мне эту «полную катушку», нисколько даже не отмотав. «Отматывал» я потом от неё уже сам в тех «непристойных» местах, о которых весело каламбурил мой «добрый» следователь. Прогноз весёлого капитана, тем не менее, оправдался. Я вернулся к цивильной жизни, действительно, на полгода раньше «дембелей» моего года призыва… Вернулся «условно-досрочно»…
ЧТО НИ ДЕЛАЕТСЯ – ВСЁ «СИДЯ».
… Слышал такое: «Что ты ходишь туда-сюда по камере… мельтешишь. Думаешь, если ты ходишь, то не сидишь?» Ну да, сейчас все фильмы, как репортажи из-за колючей проволоки. Как учебное пособие для молодежи: каждый должен быть всегда готов к замене свободы несвободой. И говорят вокруг всё больше на языке «фени» - диалект у нас такой образовался…
Так, о чём я? А, про сидение… Да. Вспоминается мне одна из первых интересных фигур, встреченных мною на этом, относительно коротком, но ярком пути, насыщенном впечатлениями, что называется, «под завязку». И это - несмотря на отгороженность от всего мира решетками и заборами с неизменной «колючкой» - выразительным символом несвободы. Так и стоит перед глазами небо, перечёркнутое «ершистыми» линиями колючей проволоки... А фигура эта интересная - инвалид в инвалидной коляске.
Он, по его собственному выражению, "сиделец в квадрате". «Ну, как же - говорит - вы, хоть и сидите, всё-таки, ходите. А я, даже, когда передвигаюсь, и то – сидя». И смеётся. Наверное, моя молодость и «недоиспорченность» привлекали его. Или отвлекали… Мы с ним часто беседовали. Уж и не помню, о чём. Меня больше привлекал его парадоксальный облик. Загорелый, мускулистый человек, лишённый ног, лишенный возможности свободно ходить. Мы-то, с ногами, когда-то выйдем отсюда и пойдем, а ему - так и ездить, всё время, не вставая. Только что пересесть из коляски на койку. Вот, не запомнил истории про то, как это у него случилось. Помню, что не война. То ли поезд переехал, то ли гангрена какая…
Поражала его весёлость, искренняя. Колония (ИТК - номер такой-то), находилась в городе. Территория была небольшой – особо не разъездишься по двору. Вроде бы, звали его все Василичем. Не важно. «Накручивал» Василич на своей коляске между бараками или вдоль периметра, увенчанного «колючкой», переговаривался с караульными на вышках. Он был единственный, кто мог себе это позволить, а солдат за перекличку с инвалидом начальство не журило. Едет он с ветерком мимо вышек и покрикивает: " Давай, давай, братва, смотри в оба, а то я с разгону перелечу через колючку!" Все смеются, а меня холодок пробирает: это как же ему горько, наверное, сознавать, что если бы у него, даже, и были бы крылья, всё равно, ног-то нету. Все время летать… Вон, птицы, и те – полетают, полетают и походят, ноги разомнут, туда, сюда заглянут. Василич, встречая вопрос в моих глазах, кивал мне: "Что загрустил, друг мой? Еще не скоро я улечу. Разве что, амнистия…"
У Василича были сильные руки. Мы проводили с ним по вечерам турниры «силовиков». Мужики, молодые парни собирались вкруг него и поднимали на спор тяжести. Умельцами там были сляпаны разные подобия гирь, гантелей и пр. Турник был. Василич в соревнованиях не участвовал. Ему равных не было. Он был организатором и главным судьёй этих баталий, и, кроме удовольствия, получал свою долю от призового фонда.
Иногда мы сидели с ним после отбоя при свете «его» лампочки в отгороженном «закуточке» и говорили о жизни. Никто не приходил к нам и не напоминал о режиме. Уважали Василича всякие там дежурные и даже надзиратели. Слово «вертухай» тогда не употреблялось, или мне не запомнилось. Скорее всего, это прозвище было расхожим в местах с более строгим режимом. Мне порою кажется, что сегодняшняя «вольная» жизнь
похожа на тогдашнюю, «зэковскую» больше, чем последняя похожа на ту, что показывают нынче в кино про тюрьмы и лагеря.
…Сидели мы с Василичем и спорили о политике. Справедливости ради скажу, больше разглагольствовал и горячился я: и про Гитлера с Муссолини, и про американцев с их апартеидом… Он больше посмеивался и отмалчивался. Я тогда считал, ему нечего сказать, но, теперь думаю, ошибался. Не принято было среди людей того старшего поколения много рассуждать о политике. И не важно, сидишь ты или свободно ходишь… пока. А попал он в лагерь из психбольницы. Выздоровел, вот и отправили сюда - объяснял он, посмеиваясь по своему обычаю. Дело в том, что в те времена (а времена у нас почти всегда были «теми») любое дело, связанное с проявлением инакомыслия, при всякой возможности старались квалифицировать как уголовное. Более легкие формы неповиновения или «умничания» пресекали "психотерапевтическими" средствами.
Мы «уходили на этап», как тогда говорили и сейчас говорят. Нас перевозили в следующую зону. У этой системы свои планы, как «сидящих» использовать, чтобы, хоть какой толк с этого иметь. Оставались те, кто не мог пригодиться на новом месте, или уж всё равно - скоро на волю, так и тратиться на перевозку чего? Оставался и Василич. Обнялись мы с ним. "Давай, – дрогнувшим голосом напутствует он меня, – не поминай плохо. Смотри, учись обязательно." Казалось, какое дело ему до моей учёбы? Узнать бы, что у него за жизнь была до этой, «сидячей в квадрате»? Но, разве кто делился? Научилось целое поколение молчать. До войны, говорят, ещё не все молчали, а после уж, научились.
Кому охота в психушку? Или «сидельцем» - тоже, ничего хорошего…
Григорий Пономарчук
пос. Черноморский, лето 2012