Сборка из нового и старого
Над сединой, в житейской снежной замяти,
Уткнув свой плот в оплаканный причал.
Я вновь бреду себя сквозь слёзы памяти,
К своим нолям, к началу всех начал.
В своих катренах, не лишён заумности,
(Простим поэту крохотный ликбез)
Я провожу Вас к нашей с вами Юности,
В край драчунов и солнечных повес.
Туда, где племя зрело беспримерное,
Среди побед, маразмов и пройдох.
Что среди скверны не сломилось скверною,
Итак, приступим, … помогай нам Бог!
***
Утренняя свежесть. С остановки
Гомонит проспавшийся народ.
Под окном на бельевой верёвке
Серпантин обыденных забот.
Чьих-то жизней блёклые обноски,
Лотосом застиранные в хлам.
Пёс прошёл, суров по-стариковски,
Раззевался сумрак по углам.
Под горой, откашлявшись бензином,
Заведя напев «3.14здык-тык-тык»,
Пролетела наглая дрезина.
Понедельник, утро, невпротык.
***
Во дворе субботний тарарам.
Ты не пьёшь? Тогда возьмись за дело.
Двое делят вермут пополам,
Третий же рыгает акапелла.
Раздаются карты, в банке медь:
Двушки, пятачки, копейка-дура.
Тот играет, этот - посмотреть,
Шантрапа де-факто и де-юре.
Закипают страсти, краткий миг,
Голенища щерятся железом.
И вполне рутинный бабий крик:
- Ой, скотина! Мишку-то порезал!
***
Драка с непечатным русским ахуем,
В авангарде мамкин брат, моряк.
Дядька, научи вот так же, бляхою?
Научу, племяшка, не внапряг!
После в том логу, что возле ключика,
Он учил, а я прилежно рос,
Проникаясь как в затылок «рубчиком»,
Постигая гопниковский хлёст.
Дядьке двадцать пять, в достатке дурости.
Я же млею, отключив мозги,
Восхищаясь ножевым премудростям
И удару с чёртовой руки.
Всё в былом, мозги давно пристроены,
Не пацан в веснушках и репьях.
Лишь к дождю саднят следы-пробоины,
Поминая бешеного воина,
Дядьку, что растаял в лагерях.
***
Гудит весь двор, трещат скамейки,
Резвится пьяная гармонь.
Уходит парень на армейку,
Презрев навязанную бронь.
Девичьих глаз слезинки тают,
Кипит кураж, сопят мозги.
Шипит брагулька молодая,
Резвятся пьяные годки.
Ещё чуть-чуть и будет драка,
Трясётся в ярости плечо.
И пахнет дохлою собакой,
Весной и чем-то там ещё.
***
Июль, у ливней забастовка,
Облазит подгоревший нос.
Звенит азартная литовка,
Покос, станишники, покос.
Горячий воздух пахнет мёдом,
Гудит восторгом голова.
Набег удался, слава Роду,
Обильно, словно для попа.
***
Лишь восемь утра, а оно уже светит,
Поспать бы, но дед! С ним заспорит лишь враг.
Стенает пила ущемлённым Лоретти,
В натуре не пойманный СМЕРШем кулак.
Дрова! А кому это в сущности надо?
На баню вон ящиков, хоть удавись.
Ишь, пилит, доволен. И рожей в пирата,
Скажите, за что мне подобная жизнь?!
Ах, скоро зима у пенька, загорелось,
Ещё и колоть? Это вовсе финал!
А Танька во сне ну почти что разделась,
Ещё бы чуток и в натуре догнал…
***
Июньский вечер, чуткий и сторожкий,
Нетрезвый хохот с лавки под окном.
Плывут миазмы жареной картошки,
Плывёт закат малиновым вином.
Скрипит качель забытой тёплой зыбкой,
Струятся мёдом запахи полей.
И чей-то пёс с циничною улыбкой
Хозяйски метит ляжки тополей.
***
Пельмени, утро. Щиплет вся семья,
Мы с братовьями на чертей похожие.
Отец хитёр и с самого сранья
Храпит в саду с ужасно честной рожею.
Пельмени, суть, традиция, покон,
Тут и безрукий никуда не денется.
А у отца припрятан самогон,
И знать-то к ночи тятька нае@енится.
***
Зачат в любви под сенью красных стягов,
Я рос, доволен жизнью и судьбой.
Среди рабочих матерных бараков,
Где голытьба гордилась голытьбой.
Отец и мать стране давали «Грады»
По выходным бросая дом в пике.
А я с братьями вслушивался в маты,
И мастерил кастет на чердаке.
Цвела сирень на круче вдоль оврага,
Стенал кобель предвосхищая гон.
А под кроватью закисала брага,
Готовясь встретить кружек перезвон.
Социализм, бредя в похмельной хмари,
Марал собою строки бытия.
Ползли генсеки строем в колумбарий,
Страна мужала, с ней мужал и я.
***
Река – речушка, сквозь поля бежит,
К большой воде, чтоб кануть в ней слезинкою.
Мы, Я и Моня. Моня, как бы жид,
Разжились классной бинтовой резинкою.
Рогатка, суть! Ведь скоро у дрозда,
Осенний лёт, примчатся «благодетели»
В заветный сад иргового куста,
Где мы давно лазеечку приметили.
Речная галька тяготит карман,
А Моня-жид, ещё и саблю выточил.
Ну, всё, дрозды! Закончен ваш роман,
Мы Оцеолы, типа, Гойкомитичи!
***
Эй вы, из глубин сэсээра,
Все те, кто летает за край.
Помянем киношек фанеру,
Что звались в народе «сарай».
Сезонное чудо глубинок,
Что грело окраинный люд.
Где выл средь свинчаток и финок,
Заводов надорванный гуд.
Страна поднималась из праха,
Являя порыв и кураж.
И в моду входила рубаха,
От Бровкина Вани, - апаш.
Дробились усталые скалы,
Что помнили Ноев паром.
И кровью писались анналы,
Сквозь домен рассерженный гром.
Трещал допотопный проектор,
Светили сквозь хохот и мат.
Филлипов – комический лектор,
Баталов, Серова и Плятт.
Здесь, в строках своих неумелых,
Горжусь в обрамлении строк.
Я прожил как «Семеро смелых»
Вливаясь в «Железный поток»!
***
Лавочки, скамеечки, аллеи,
Над прудом, не спящим до утра,
Помнишь брат, как ты здесь жёнку клеил?
Покупал ей сушки в бакалее,
Тридцать лет, а словно бы вчера.
Помнишь, это здесь мы гопотою,
С городскими бились грудь на грудь.
Радостью делились и бедою,
И Союз рубиновой звездою
Озарял наш бесшабашный путь.
Та отлистопаженная осень,
Погранец, Нарын, рыдала мать.
Ленка с Танькой, глаз лучистых просинь,
Я тогда был старше лет на восемь,
А теперь уже на двадцать пять.
***
Вы говорите - жлоб среди жлобов?
Бесспорно. Не из жерделей повидло.
Я тоже начинался не с зубов,
Не с казанков, расхлёстанных о быдло.
Да, мой кураж ввергает многих в шок,
Но я - земной, домашний по прописке.
Не грыз в детдоме сморщенный рожок,
Но пил нектар из тёплой женской сиськи.
Меня водили в сад, где детвора,
Где «Мойдодыр», заплаканная Ганя.
Я с бабкой проводил все вечера
в кино за жизнь: Маньяни-Мастрояни.
Топтал страну средь верстовых столбов,
Дарил костёр седой озябшей ночи.
Вы говорите - жлоб среди жлобов?
Нет! Человек, из многих многоточий.
Эпикриз
Мир юности, утраченная бездна,
Мы мчались на Слейпнире, на Арго.
И было в богом данной шкуре тесно,
Всё было наплевательски легко.
А годы колокольцами бренчали,
Грехи склоняли чашу где-то там.
И мы свою любовь предвосхищали
С марухой, что давала за Агдам.
Я помню, как из бездны мезозоя,
Мы шли, презрев укор небесных сфер.
Взрывая грунт солдатскою кирзою,
И кедами от братской КНР.
Простые, без табличек и наклеек,
Не орденами живы, не баблом.
Средь Боерских лихих узкоколеек,
Обрезов сторожащих за углом.
И наш «Восток» грозил вселенской пыли,
Рождённые над безднами парить,
Мы были, ах, какими же мы были!
Огня не хватит это повторить.
Мы целовали травы, словно дети,
Искрилось солнце удивлённых глаз.
Я помню, брат, как были мы на свете,
И так уже не будет после нас…