Стихи о маме

 
***
 Словно дети в предвкушенье чуда:
 «Ёлочка, зажгись!» -
 так и я, взыскуя весть Оттуда:
 «Мамочка, приснись!» 

 Чуточку терпенья и везенья -
 будет встреча вновь.
 Будет Рождество и Воскресенье,
 Радость и Любовь.


Сон

1

Мне приснился чудный сон о маме,
как мираж обманчивых пустынь.
Помню, я стою в какой-то яме
средь могил зияющих пустых

и ищу, ищу её повсюду...
Вижу гроб, похожий на кровать,
и в надежде призрачной на чудо
начинаю край приоткрывать.

А в груди всё радость нарастала,
тихим колокольчиком звеня.
Боже мой, я столько лет мечтала!
Вижу: мама смотрит на меня.

Слабенькая и полуживая,
но живая! Тянется ко мне.
Я бросаюсь к ней и обнимаю,
и молю, чтоб это не во сне.

Но не истончилась, не исчезла,
как обычно, отнятая сном.
Я стою на самом крае бездны
и кричу в восторге неземном:

«Мамочка, я знала, ты дождёшься,
ты не сможешь до конца уйти!
Что о смерти знаем – это ложь всё,
это лишь иной виток пути...»

И меж нами не было границы
средь небытия и бытия.
Ты теперь не будешь больше сниться,
ты теперь моя, моя, моя!

Я сжимала теплые запястья,
худенькие рёбрышки твои.
О, какое это было счастье!
Всё изнемогало от любви.

Бог ли, дух ли, ангел ли хранитель
был причиной этой теплоты,
как бы ни звалась её обитель,
у неё одно лишь имя – ты.

Тучи укрывают твои плечи,
ветер гладит волосы у лба.
Мама, я иду к тебе навстречу,
но добраться – всё ещё слаба.

И в слезах я этот сон просила:
умоляю, сон, не проходи!
Наяву так холодно и сиро.
Погоди, родную не кради!

И – проснулась… Из окошка вешним
воздухом пахнуло надо мной.
Я была пропитана нездешним
светом и любовью неземной.

Счастье это было всех оттенков,
мне на жизнь хватило бы с лихвой.
Я взглянула – календарь на стенке.
Подсчитала: день сороковой.

Плюс четыре долгих лихолетья,
как судьба свою вершила месть.
Но теперь я знала: есть бессмертье.
Мама есть и будущее есть.

2

Снилось, что стою я у черты,
за которой в призрачном тумане
проступают милые черты
и зовут, и за собою манят.

Я кидаюсь к маме, как в бреду,
только вид её меня пугает.
Что-то на тарелку ей кладу,
а она её отодвигает.

Почему бледна и холодна?
Где её весёлая повадка?
Почему безмолвствует она?
И гоню ужасную догадку.

Я на пальцы мамины дышу,
каждый согревая, как росточек,
и в смятенье вдруг произношу:
«Может быть, шампанского глоточек?»

Словно я закинула блесну,
замерев над омутом тревожно.
И она, улыбкою блеснув,
озорно ответила: «А можно?»

Вызов смерти через все нельзя!
Возвращенье к прежней, что была ты,
в этой фразе всю себя неся,
как в поле домашнего халата.

Всё больней, сильней и горячей
твоё сердце снова рядом билось.
Через толщу слёзных дней-ночей
наконец-то ты ко мне пробилась!

Пусть сто раз сомнамбулой очнусь,
схоронив развенчанное чудо,
пусть совсем однажды не проснусь,
я теперь навеки не забуду,

как назло болезни и врачу,
озорно, лукаво и отважно
говоришь: «Шампанского хочу!»
Остальное всё уже неважно.

3

Нет с этим городом связи обратной.
Адрес размыт на конверте пустом.
Не осчастливиться вестью отрадной.
Где он теперь, твой неведомый дом?

Мама и смерть – это несовместимо!
Как затесалась она меж людьми –
смерть – отвратительный, неотвратимый,
неумолимый соперник любви?!

Только однажды над чёрною ямой
чуть приоткрылись завесы края.
Сон мне приснился: записка от мамы.
Буквы теснились, разгадку тая.

Жадно хватаю... родимые строчки...
Что-то мне хочет сказать, объяснить...
Но ускользает их смысл в заморочки,
рвётся в руках Ариаднина нить.

Сопротивлялись слова мне, слипаясь,
рамка письма им казалась тесна.
Чувствую – боже мой, я просыпаюсь!
Чья-то рука меня тащит из сна.

Тайна нетронуто в небе витала
и не давала мне грань перейти.
Но изловчилась я и прочитала –
крупными буквами: «ВСЁ ВПЕРЕДИ».

Что впереди, если сомкнуты вежды?
Что впереди, когда всё позади?!
И – озаренье: то был код надежды,
что к твоей снова прижмусь я груди.

Всё впереди, – повторяла упрямо.
Что мне косая теперь и погост?
Всё впереди. Мы увидимся, мама!
Я ухватила жар-птицу за хвост.

Спи, дорогая. Забудь про былое.
Над одуванчиком кружится шмель.
Я постою над твоим изголовьем
и попрошу, чтоб никто не шумел.

4

Как мальчик детдомовский: «Где ты, мама?» – зовёт с экрана,
так я слова те шепчу пустоте, что тебя украла.
Сегодня приснилось: иду я ночью, пустынный город...
Тоска собачья, лютая, волчья берёт за горло.
Кругом чужое... чернеют тучи... ухабы, ямы...
Ищу повсюду, шепчу беззвучно: «Ну где ты, мама?»
И вдруг навстречу мне – ты, молодая, меня моложе.
Рыдая, к ногам твоим припадаю и к тёплой коже.
Ну где же была ты все дни, родная? Что это было?
А ты отвечаешь тихо: «Не знаю... Меня убило...
Меня убило грозою весенней... вот в эти бусы...»
И я проснулась. Сижу на постели. И пусто-пусто.

И я вспоминаю, как ты боялась молнии с детства.
И пряталась в ванной, а я смеялась над этим бегством.
Кругом грохотало, а я хохотала, а ты – не пикнешь...
Цыганка когда-то тебе нагадала: «В грозу погибнешь».
Ах, мама, мама, она обманула, не будет смерти!
Ты в тёмной ванной, наверно, уснула под звуки Верди.
Как ты эти бусы носить любила, как ты смеялась!
Ах, мама, мама, грозой не убило, ты зря боялась!
Границы сна между адом и раем размыты, нечётки...
Я бус костяшки перебираю, как будто чётки...



***

Так я понял: ты дочь моя, а не мать,
только надо крепче тебя обнять…

                Б. Рыжий

Тихо вылез карлик маленький
и часы остановил.

                А. Блок


Девочка на донышке тарелки.
Мама: «Ешь скорей, а то утонет!»
Ем взахлеб, пока не станет мелко,
К девочке тяну свои ладони…

А теперь ты жалуешься, стонешь.
Обступили капельницы, грелки.
Я боюсь, боюсь, что ты утонешь
как та девочка на дне тарелки.

И, как суп тогда черпала ложкой,
я твои вычерпываю хвори.
Мама, потерпи еще немножко,
я спасу тебя из моря горя.

Ты теперь мне маленькая дочка.
Улыбнись, как девочка с тарелки…
В ту незабываемую ночь я
на часах остановила стрелки.


***

Как ты меня просила:
«Поговори со мной!»
Теперь полна бессильной
душа моя виной.

Спешила, торопилась,
попозже, как-нибудь...
Слабее сердце билось,
твой завершался путь.

Как я потом молила:
«Скажи хоть слово мне!»
Лишь губы шевелились
беззвучно в тишине.

Но слов твоих последних
мне донесло тепло
с балкона ветром летним
акации крыло.

И что шептала мама
мне веточкой в окне -
до боли понимала
душа моя в огне.


***

Просила ты шампанского в тот день,
и это вовсе не было капризом, –
судьбе обрыдлой, въевшейся беде
бросала ты последний дерзкий вызов.

Пила напиток праздных рандеву
через соломинку. Рука дрожала.
Соломинка держала на плаву,
но надломилась, но не удержала…

Шампанского я век бы не пила.
Как жить, тебе не нужной, бесполезной?
Ведь ты моей соломинкой была
над этой рот разинувшею бездной.


* * *

Не снимая, ношу твой халат,
словно так я к тебе буду ближе.
Мерных дней набегающих лад
никогда эту боль не залижет.

Ты – во всем, что я вижу вокруг.
В каждом звуке – щемящая нота,
в каждой вещи – тепло твоих рук,
след твоей неустанной заботы.

По утрам я спешу на балкон.
Там акация веточкой машет.
Я здороваюсь с нею тайком,
и не так уже день этот страшен.

Мама, я тебя слышу едва…
Что сказать ты в ту ночь мне хотела?
Я почти угадала слова,
что листвою ты прошелестела.


Звонок

Всё не идёт из головы
звонок, что был на той неделе.
А в трубке словно ветер выл
и слышно было еле-еле.

Сначала муж кричал: «Алло!»,
пожав плечами: «Чья-то шутка?»
А я застыла за столом,
и отчего-то стало жутко.

Опять звонок. Я подхожу,
чтоб, наконец, поставить точку,
и сквозь далёкий гул и шум
вдруг слышу слабенькое: «Дочка...»

Ошибка? Продолженье сна?
Иль чей-то розыгрыш безбожный?
А вдруг возможно то, что нам
всегда казалось невозможным?!

Поверить в воскрешённый прах?
Слыть мракобесом и невеждой?
Но до сих пор во мне тот страх,
перемешавшийся с надеждой.


***

Поскрипывает мебель по ночам.
Я чувствую сквозь сон, что это мама.
И где ей быть? Здесь дом её, очаг.
Я верю в это сладко и упрямо.

Молчи, молчи, скрывайся и таи...
Кому расскажешь эту боль и счастье?
Любовь умерших в воздухе стоит
и охраняет нас от всех напастей.

Она во всём, что дышит и звучит -
в весенней трели, яблоневом цвете.
Слетают с неба шорохи в ночи,
бесследно исчезая на рассвете.


***

Ты столь близка, сколь далека.
О, если б ничего - что между,
о чём скулит моя тоска
и еле теплится надежда.

Мне некому теперь сказать
твоё родное имя мама,
и остаётся лишь писать
его призывно и упрямо.

На эти строчки ты подуй,
как на больное место в детстве,
погладь меня и поцелуй,
и мы с тобой спасёмся в бегстве.



***

Птичье пёрышко разноцветное
за цветочным горшком отыскала.
Непонятно, как через сетку оно
в кухню с улицы к нам попало.

Отливало зелёным и розовым,
так волшебно в ладони светилось...
Это мама его забросила,
это весть от неё и милость.

Шелковистое глажу пёрышко,
словно тёплую её щёку.
И не горе уже, а горюшко.
Не глухая стена, а щёлка...

Я так чувствую тебя, мамочка,
что почти уже не отличаю
от дождя или крыльев бабочки,
что в окно моё ночью стучали.

Никакого тут срока давности.
Ты со мною, ты здесь, я знаю.
Переполнено благодарностью
моё сердце к тебе, родная.


***
 Незаметно влетела в окошко
 и кружит уже несколько дней.
 Эта странная тихая мошка
 что-то знает о маме моей. 

 Жизнь и смерть – лишь условные сплёты,
 как писала Марина в письме.
 Я тревожно слежу за полётом, –
 что-то хочет сказать она мне? 

 Всё спускается ниже и ниже,
 в лёгких крылышках пряча ответ:
 - Брось премудрость заёмную книжек,
 я оттуда, где воля и свет! 

 Распахни же закрытую раму,
 где весенняя зреет трава,
 где пьянеешь от птичьего гама...
 Так когда-то твердила мне мама.
 И была она, в общем, права.


***
 Дом твой на Сакко- Ванцетти
 я обхожу стороной.
 Страшно при солнечном свете
 видеть балкончик родной. 

 Здесь ты, прикрывшись от солнца,
 долго смотрела мне вслед.
 Сердце моё разорвётся,
 взгляд твой не встретив в ответ. 

 Страшно окошко слепое -
 словно бельмо на глазу.
 Ты уплыла в голубое.
 Я погибаю внизу.


***
– Я маленькою видела тебя.
 Какой был сон ужасный… Что он значит? –
 Чуть свет звонит, мембрану теребя. –
 Как ты, здорова ль, доченька? – И плачет. 

 Никто так не любил своих детей,
 так слепо, безрассудно, так нелепо,
 бездумно, без оглядки, без затей…
 За что тебя мне ниспослало небо? 

 А мне все снится: набираю твой
 я номер, чтоб сказать, что буду поздно,
 мол, спи, не жди… А в трубке только вой
 степного ветра, только холод звездный. 

 И просыпаюсь… Горло рвет тоска.
 В ушах звучат твои немые речи.
 Как от меня теперь ты далека.
 Как долго ждать еще до нашей встречи.


***

 Никак не привыкну, никак не привыкну,
 что больше к тебе никогда не приникну,
 что больше твой голос уже не услышу.
 Лишь ветер траву на могиле колышет. 

 Уже никогда мне не вымолвить «мама»,
 не быть самой лучшей и маленькой самой.
 Мне утро не в радость, мне солнце не светит.
 Впервые одна я осталась на свете.


***
 Ну как же мне отнять тебя, оттаять?
 Ну не могу я там тебя оставить!

 Я лестницу воздушную сплету
 из слов твоих, из снов моих и слез,

 и ты ее поймаешь на лету.
 Я это говорю почти всерьез.

 По лестнице карабкаюсь я к Богу,
 и, кажется, совсем еще немного…

 Но в сторону относит ветер времени,
 и тонешь ты опять в кромешной темени.


***
 О стрелок перевод назад!
 Какой соблазн душе,
 тщета отчаянных надсад
 вернуть, чего уже

 нам не вернуть... Но — чудеса!
 Замедлен стрелок ход.
 Ах, если бы ещё назад
 на час, на день, на год...


***
 Клеёнка, маслёнка,
 в тарелке салат.
 Хранит фотоплёнка
 семейный уклад. 

 Торопится мама,
 пришла на обед.
 Ах, боже мой, сколько же
 минуло лет! 

 Отец с фотокамерой
 щёлкает: «бзык»!
 Я дерзко ему
 показала язык. 

 А мама смеётся,
 не видя в том грех.
 Сквозь годы несётся
 ко мне её смех. 

 На маме гребёнка,
 цветастый халат.
 Хранит фотоплёнка
 бесценнейший клад.


***
 Карман вселенной прохудится,
 дыру во времени разъяв,
 и я впорхну туда, как птица,
 и прошлое вернётся в явь.

 Я проскользну в ушко иголки,
 эпохи, вечности, судьбы,
 прильнув щекой к твоей заколке.
 Ах, если бы, ах, если бы…


***
Я задыхаюсь в боли и вине.
 Нет слов таких ни в русском, ни на идиш.
 Настало утро, а тебя в нём нет.
 Пришла весна, а ты её не видишь. 

 Кому теперь нужна я на земле?
 Всё, что любила, съедено могилой.
 Всю жизнь жила и нежилась в тепле,
 и вот стою в степи пустой и стылой. 

 Я выучусь стареть и умирать.
 Теперь уже мне ничего не страшно.
 И помнит только старая тетрадь
 про наш с тобой счастливый день вчерашний.
 

 ***
 Вот колокольчик. Ты в него звонила,
 когда меня хотела подозвать.
 Теперь твоя кровать — твоя могила.
 А мне могилой без тебя — кровать. 

 Вот колокольчик на лугу зелёном.
 Мне кажется, я слышу звон стекла...
 И воздух колокольным полон звоном -
 то по тебе звонят колокола...


***

 И вдруг обожгло, как волной огня,
 как с раны сорвали бинты:
 Мамочка, как же ты без меня?
 Не я без тебя, а ты?!

 Плакала в трубку, когда задержусь
 (до мобильников не дожила),
 сердце моё разорвётся — пусть! -
 и ждала меня, и ждала.

 И плакала, если видела сны,
 где маленькой я была...
 Мне в руки упало письмо весны -
 листок твоего тепла.

 Моё неверие посрамя,
 ты шлёшь мне за знаком знак.
 Ну как там тебе одной без меня?
 А мне без тебя — никак.


***
 Тянешься ко мне стебельками трав,
 звёздочкой мигаешь мне за окном.
 Жизнь мою ночную к себе забрав,
 ты ко мне приходишь небесным сном. 

 Я хожу по нашим былым местам,
 говорю с пичужкой, с цветком во рву.
 Пусть тебе ангелы расскажут там,
 как я без тебя живу-не живу. 

 Твой пресветлый образ во всём вокруг.
 Я тебя узнаю во всех дарах.
 И надежда греет: а вдруг, а вдруг...
 Пусть в иных столетьях, в иных мирах...


***

Мы теперь никогда, никогда не расстанемся,
я уже от тебя никуда не уйду.
Пусть столетья пройдут, в преисподнюю канет всё –
всё в 2005-ом осталось году.

Жизнь-растратчица здесь оказалась запаслива,
не подвержен инфляции свод голубой.
И за то, чтоб была я хоть изредка счастлива,
всё с лихвою заплачено было тобой.

Я к тебе приближаюсь по возраста лестнице,
ну а ты уже больше не будешь стареть,
и когда-нибудь станем подружки-ровесницы,
(если Бог до того мне не даст умереть).

Мне иконами служат твои фотографии,
мне стучат от тебя телеграммы дожди.
Я спешу к тебе, мама, по сонному гравию.
Ты дождись меня, главное, только дождись.


***
 Всю ночь надо мною шумели деревья.
 Их говор был полон добра и доверья.
 В окошко стучались, стволы наклоня,
 шептались, ласкались, любили меня.

 Я слышала: кто-то по-прежнему милый
 меня вспоминает со страшною силой.
 И билась душа сквозь обьятия сна,
 ей клетка грудная казалась тесна.

 Зелёные, жёлтые, тонкие нити,
 меня обнимите, к себе поднимите!
 И вновь расступается вечная тьма,
 и губы с трудом разжимаются: "ма..."

 Мой адрес земной, электронный, небесный
 тебе сообщаю в далёкую бездну.
 Пришли мне, родная, незримый ответ
 из мира, которому имени нет.


***
Сколько бесценных и тайных сокровищ
вдруг проявляются из темноты...
Тёплое слово, нежданная помощь -
всё это, знаю, послала мне ты.

И, не боясь о стихи уколоться,
как хорошо мне бродить среди грёз,
нежностью всё заливая как солнцем,
что расцветает в кронах берёз.

С неповторимой лукавой улыбкой
ветка кивает в окошко моё,
каждою новой подобной уликой
переполняя любовь до краёв.

И, единенье с тобой не наруша,
всё безотчётно пытаюсь понять:
чьими глазами смотришь мне в душу,
чьими руками хочешь обнять?


***
На шкатулке овечка с отбитым ушком,
к её боку ягнёнок прижался тишком.
Это мама и я, это наша семья.
Возвращаюсь к тебе я из небытия.

Наша комната, где веселились с тобой,
где потом поселились болезни и боль.
Только ноша своя не была тяжела,
ты живая и тёплая рядом жила.

Расцвели васильки у тебя на груди...
Память, мучь меня, плачь, береди, укради!
Я стою над могилой родной, не дыша,
и гляжу, как твоя расцветает душа.

Помогаешь, когда сорняки я полю,
лепестками ромашек мне шепчешь: люблю.
А когда возвращалась в обеденный зной,
ты держала мне облако над головой.

И хотя обитаешь в далёком краю,
ты приходишь ночами по душу мою.
Я тебя узнаю в каждой ветке в окне
и встречаю всем лучшим, что есть в глубине.

Вот стоит моя мама - ко мне не дойти, -
обернувшись акацией на пути,
и шумит надо мной, как родимая речь,
умоляет услышать её и сберечь.

Если буду серёжки её целовать,
может быть, мне удастся расколдовать.
Мама, ты лепесток мне в ладонь положи,
петушиное слово своё подскажи...

Только знаю, что встретимся мы сквозь года
в озарённом Нигде, в золотом Никогда.
Я прижмусь к тебе снова, замру на груди...
Продолжение следует. Всё впереди.


***
О музыка, прошу тебя, играй,
пои лазурью, зорями, морями...
Так тихо с неба окликает рай,
который на земле мы потеряли.

Как пела ты, качая колыбель,
как небеса над нами голубели,
от моего пристанища в тебе -
и до твоей последней колыбели.

Душа, очнись, от песни отвлекись,
сойдя на землю, тяжкую и злую...
Но дерево протягивает кисть,
которую я мысленно целую.

Ты в тёмном мире светлое пятно,
как только с ночи веки разлепляю.
Звучи во мне, стучи в моё окно...
Не отнимай руки, я умоляю.

***

Мама, где же ты задержалась?
Всех забрали давно из сада.
А сама не помню — вот жалость,
адрес нашего дома с садом.

Сказку некому перед смертью
рассказать, как всегда, балуя.
А когда я умру — не верьте.
Я уснула до поцелуя.

Мою маму с работы Боже
отпустил, и мой принц всё ближе...
Моя рыжая Линда тоже
подбежит и меня оближет.

Ну какой мне ещё поживы?
Ну какой мне ещё медали?
Все на месте, все здесь, все живы...
Нас по осени посчитали.

***

До участка «7-8 е»,               
до зелёной потом цистерны –
путь к оградке, к скамье, к семье,
к моей маме затвержен верно.

Помню домик наш, невелик,
коммуналки многоголовье.
И сикстинской мадонны лик
над младенческим изголовьем.

В тех чертах я видала то,
что в тебе озаряло светом.
И жила с ощущеньем, что
я расту под твоим портретом.

Я иду к тебе по тропе,
что прервётся у края поля.
С каждым годом и днём к тебе
приближаюсь всё боле, боле.

Принимаю подарки твои –
лучик, бабочка или цветик.
Ты любовью меня напои,
передай от тебя приветик.

Как из рук твоих молоко,
как в твоих волосах заколка...
Мама, мне тут недалеко.
Мне уже до тебя недолго.

***

Вспомнишь изредка – как уколешься...
Мама в сны мои всё стучится.
– Ну чего ты зря беспокоишься?
Ничего со мной не случится.

Так легко на свободе дышится.
От опеки не отвертеться...
Что с часами? Они не движутся.
Только громко тикает сердце.

Мамин прах под землёй покоится,
запорошен денёк тот летний.
Больше некому беспокоиться
и глядеть из окошка вслед мне.

О словах тех её мечтается...
Время вихрем под горку мчится.
Ничего со мной не случается.
Ничего уже не случится.

***

Мне снилось, что я к тебе еду.
Удобно ли — так, без звонка?
И думаю: там ли ты? Где ты?
И к горлу — такая тоска…

Я еду знакомым маршрутом,
что выучен мной наизусть,
и чудится, что я умру там –
такая вселенская грусть…

Я ехать к тебе не устану,
но как-то тиха и бледна,
и чувствую, что не застану,
что нет тебя там и следа.

Во сне я не знаю о смерти
и что нам потом суждено,
но сердце как будто на вертел
горящий насаждено.

Я еду всё ближе и ближе,
и страх продолжает расти,
о лишь бы застать тебя, лишь бы –
а там хоть трава не расти...


***

Если слышу, идя по городу,               
в разговоре случайном: «мама»,
перехватывает мне горло тут,
бередится былая рана.

Как беспечны и не опасливы
диалоги в тиши их комнат,
и не знают они, как счастливы,
пока маленькими их помнят.

Невозможность назвать по имени,
невозможность окликнуть: мама!
Этот крик изнутри: люби меня,
пока имя не скроет яма!

Как суметь пережить запрет его
и безжалостное изъятье,
как с ума не сойти от этого
не ответившего объятья?!

Без воды порой и без хлеба нам
оставаться, увы, не ново,
но беспомощны и нелепы мы
без крыла и тепла родного.

И хожу всё в твоём халате я,
и бессильно тут смерти жало, –
помню, как по головке гладила,
как ты руку мою держала…

Да, останемся не в пустыне мы,
миллиарды живут без мамы.
Но не будем детьми отныне мы,
и не быть мне любимой самой.

Словно в глотку залито олово –
замурован молчаньем рот свой.
И луна обнажила голову
перед горьким земли сиротством.

***

Мне сегодня приснилась мама.
Было так хорошо-хорошо.
Обнялись наконец-то там мы.
Это счастье произошло.

Словно ветром открыло раму,
словно дождик слепой прошёл…
С той поры, как не стало мамы,
словно солнце навек зашло.

Но куда-то я торопилась
в этом необъяснимом сне,
от того, что пришло как милость,
к незнакомой мне новизне.

Я оставила маму где-то
и найти уже не смогла…
И вся жизнь моя – как вендетта
за потерю того тепла.

Ты растаяла не в загробье
и не в зеркале под сукном,
просто стала моею кровью
и акацией под окном,

цветом яблочным подвенечным,
тёплой искоркою огня…
Мама, в сне своём бесконечном
видишь тоже ли ты меня?



С фотографиями и иллюстрациями - здесь: http://nmkravchenko.livejournal.com/86277.html