…а он попивал себе граппу из гранёной стопочки,
поглядывал на этикетку.
а с этикетки на него иронично поглядывал старый сатир.
и так они играли в гляделки
и слушали перестук колёс по аппиевой дороге,
по её гладкому замшелому камню…
…а потом он цедил сквозь ситечко,
через сахарок,
до которого так жадна обезьянья сморщенная лапка,
свой химически-зелёный абсент,
в то время, как примат насиживал местечко на шарманке.
Монмартр, конечно…
…а позже открывал округлое отверстие рта,
чтобы выпустить дух – не свой –
но сладко-жгучего парфюма рома
под перезвон соборной меди:
то ли били колокола бодрящим утром,
то ли таял зной полуденных монет
на паперти, рядом с Чосером…
…а ещё, опустив свои чресла на дубовую скамью,
он лоснился и щурился, ликом напоминая тыкву,
и потягивал баварский бир,
пропуская пену сквозь моржовые усы,
хватая за задницы молочно-альпийских молодух:
и визг, и торжество жизни!
…а под Новый год – на морозе,
с мандаринами да шоколадными «белочками»,
да прямо из горла,
с приятелем, тащившим домой сетки со снедью,
шмыгая носом, воровато озираясь,
хихикая и поздравляя прохожих –
пил её, родную… и нет её слаще!