ВОСПОМИНАНИЯ
Заботься о своих воспоминаниях,
Пошей для них надежные покровы.
Пусть к ним в окно повеет свежий воздух.
Сердечным с ними будь и никогда
Не дай им одиночество изведать.
Ведь это все твои воспоминания.
Думай об этом, когда плывешь
В Саргассовом море памяти своей,
И водорослями зарастают губы.
Это все твои воспоминания, которых
Тебе должно хватить до конца жизни.
ДОЛГИЕ ПОВЕЧЕРЬЯ
Это были долгие повечерья, когда поэзия меня покидала.
Река текла терпеливо, несла в море ленивые барки.
Это были долгие повечерья, берег слоновой кости.
Тени лежали на улицах, в витринах спесивые манекены
с угрозой, нагло заглядывали мне в глаза.
Из лицеев выступали профессора с пустотой на лицах,
как будто их покарал Гомер, обезоружил и уничтожил.
В вечерних газетах пестрели тревожные новости,
но никого это не трогало, никто не ускорил шаг.
В окнах не было ни души, и тебя как бы не было,
даже монашкам, казалось, было стыдно за эту жизнь.
Это были долгие повечерья, когда поэзия исчезала,
и меня одного оставляла с непреклонным молохом города,
словно бедного путешественника перед Северным вокзалом
со своим тяжелым, бечевкой обвязанным чемоданом,
на которого льет черный дождь, черный дождь сентября.
О скажи мне, как от иронии исцелиться, от взгляда,
который смотрит, но не проникает; как от молчания
исцелиться.
(Литературная газета, 24, 04. 13)
КОМНАТА
Дереку Уолкоту
Комната, где я работаю, шестигранник,
как игральная кость.
Здесь стоит деревянный стол
с упертой холопской статью,
ленивое кресло и чайник для заварки
с толстыми габсбургскими губами.
Из окна вижу кучку чахлых деревьев,
рваные облака и малышей-дошкольников
крикливых, вечно веселых.
Порой блеснет вдали ветровое стекло машины
или в небе серебристый след самолета.
Очевидно, другие попусту время свое не тратят,
пока я работаю, они ищут себе приключений
на земле и в кромешном пространстве.
Комната, где я работаю, это камера обскура.
Что же все-таки считается моей работой –
это долгое неподвижное ожидание,
перекладывание карточек, терпеливое сосредоточение,
нерешительность, которая вряд ли по нраву
взгляду строгого судии.
Я пишу так вяло, словно жить мне еще лет двести.
Я ищу образы, каковых не бывает.
а если бывает, то они свернуты и спрятаны,
как летние вещи зимой,
когда холодом сводит губы.
Я грежу об абсолютной концентрации: если я достигну ее,
мое дыхание прервется.
Может это и благо, что мне мало что удается.
Но все же я слышу, как свищет снежная вьюга,
слышу деликатную мелодию дневного света
и грозный грохот огромного города.
Я пью из малого родника,
но жажда моя глубже океана.
ТАМ, ГДЕ ДЫХАНИЕ
Стоит на сцене одиноко,
Нет за спиною даже инструмента.
Ладони складывает на груди,
там, где начинается дыханье,
и где оно гаснет.
Нет, не поют ладони,
и грудь не поет.
Поет само молчание.
ПОЕЗД КРАКОВ – ВАРШАВА
Поезд из Кракова в Варшаву,
начало сентября: горят костры,
и стелется над полем
пелена горького дыма,
который легкие съедает, как наркотик.
Ищешь облегчения в высотах, в Альпах
и в остриях соборов, но видишь только
эти покорные костры,
пылающие на закате, запальные шнуры,
ползущие по земле и гаснущие.
Перевел Вячеслав Куприянов