Странная была женщина…
Красивая, гибкая и холодная, как молодая речная рыба… Белые, изжелта-бледные, почти прозрачные руки. Огромные карие глаза. Длинные тёмные волосы. Она куталась в мой серый свитер из английской шерсти и, молча, смотрела на меня. Я не сразу понял, что она очень голодна. Осторожно спросил её об этом. Она ответила, что не ела уже третий день, потому что ей нездоровилось. Я пошёл на кухню и открыл её холодильник. Холодильник был совершенно пуст. Я посмотрел на часы: в магазин ещё успею. Оделся и спустился на лифте во двор.
Когда вернулся, мы вдвоём приготовили ужин.
- Сергей, не правда ли, это очень смешно, что ты пришел ко мне на свидание не с цветами и шампанским, а с курицей и пакетом продуктов?! – печально улыбнулась она, сидя на стуле у окна и наблюдая за тем, как я вожусь у её плиты.
По моей спине пробежал холодок от её невесёлой шутки. «Вот, ведь, тепличный мальчик-неврастеник», - подумал я про себя. – «Чего стоят все твои духовные терзания и метания твоей крайней плоти в сравнении с её пустым холодильником? За окном зима, мороз, равнодушный и чужой город. В щели окон её простуженной съемной квартиры дует ветер-ростовщик. Дует, и в его свисте слышится – «отдай мне всё твоё последнее тепло, девочка!»…
После ужина мы вернулись в её большую, с сиротской хозяйской мебелью комнату.
- Иди ко мне, - позвали меня к себе её руки.
Я обнял её, присев рядом на коротенький, похожий на старое расстроенное пианино, диван. Он свернулась калачиком и прижалась ко мне, уткнувшись теплеющим носиком в мою грудь.
- Мне хорошо с тобой, Сережа, - шепнула она, поцеловав мои губы.
Вскоре её дыхание стало ровным и редким. Она засыпала. Я осторожно перебирал в руках густые пряди её распущенных чёрных волос. Едва я останавливался, она приоткрывала глаза и шептала:
- Пожалуйста, ещё, Серёженька!
Она прикасалась своими сухими и теплыми губами к моим губам. Едва заметная улыбка озаряла на мгновение её лицо, и искорки глаз блестели в полумраке холодной комнаты. Прижимаясь ко мне еще ближе, она снова таяла в сладкой и лёгкой полудрёме. Я поправлял свой безразмерный шерстяной свитер на её хрупкой доверчивой острой коленке, и та благодарно откликалась мне едва заметным движением.
За окнами бушевала московская метель. Я смотрел на то, как в выбеленной ночной тьме мятежные предновогодние заряды снега и ветра били в окна. Второй раз в моей жизни мне было так бесконечно покойно и хорошо с женщиной без близости с ней. Может это от того, что её тоже, как и ту, звали Татьяна, и я её совсем не знаю и больше никогда не увижу. Она лежала на моём плече и тихо дремала маленьким трогательным отголоском живого дома, которого больше нет и никогда уже не будет…
Тепло её рук сливалось с моим теплом, и я почти не чувствовал их невесомой тяжести. Холодок одиночества напоминал о себе лишь тогда, когда она отнимала руку, чтобы поудобнее устроиться возле меня в своем полугнёздышке.
- Милый мой… Серёжка… - беззвучно шептали сквозь сон её губы, и волны давно забытой нежности подкатывали к моему сердцу, подступали к горлу, не давали дышать и брызгами слёз рассыпались по моим щекам. Своими тонкими, розоватыми в свете ночника пальцами она касалась моих дрожащих губ, приказывая им молчать...
***
Колючие удары снега из распахнутой в ночь двери парадного вернули меня в реальность.
Пустынный белый завьюженный проспект Андропова. Довольно быстро я поймал чумазого «Ваньку» на утлой «копейке» и уехал к себе домой. Машину подбрасывало на ухабах нерасчищенной дороги. Изредка дорогу навстречу переползали оранжевые бочки тяжелой дорожной техники, моргали оранжевым глазом в мутном лобовом стекле светофоры и такие же оранжевые апельсины сыпались в снег с лохматых картонок жадных рекламных щитов. Завернувшись в шарф, я дремал вполглаза и думал о странной женщине из Коломенского. Она исчезала навсегда где-то там, в метели, в доме недалеко от стен старинного монастыря…
Снегопад не кончался.
2008 год. Декабрь.