Вам когда-нибудь приходилось быть «доктором»? Не настоящим, а по-нарошку. Каждому приходилось хоть раз. В то лето мне было лет около десяти – самое время для "докторства".
Большую часть летних каникул я провел в доме дяди Гриши, в честь которого, говорят, меня и назвали. Может, поэтому меня там и терпели со всеми вытекающими из моего присутствия неудобствами…
У дяди Гриши и его жены - тети Клары была замечательная, тогда ещё совсем маленькая дочка (лет пять-шесть) - Филарета. Странное имя, правда? Но мне оно нравилось. С моим «бурлящим» «р»-произношением оно звучало красиво, как мне казалось. Я с удовольствием произносил это имя на все лады: Филареточка, Филаретулечка, Филаретёночка и т.д. Дядя очень её любил – души не чаял. Всё следил за мной, чтобы я, не дай Бог, не вывалил Филареточку из гамака, или не напоил её ледяной водой из колодца, а то, чего доброго, и вовсе не столкнул её ненароком в тот же колодец… Но я сестрёнку любил, было что-то трогательное в её возрастной доверчивости, какое-то особое обаяние, и оно меня притягивало. Да, её любили все. И родной её брат Алик, и мама её, и няня – старенькая бабушка-соседка, и домработница (были тогда такие, сейчас опять появляются), и все-все, кто приходил к ним в гости. А гостей всегда в этом доме хватало.
Когда собирались большие "вечера", так взрослым было не до нас - мелюзги, и контроль, в том числе и дядюшкин, ослабевал. Днем, пока светло, мы - в саду, вечером – в зале, или в детской. В комнате Алика, или в спальной «нам делать нечего». А когда в доме назревает гулянка, нам, вообще, «нечего тут со взрослыми…». И мы уже сами определяемся, где бы нам уединиться.
Какие были игры у детей в пять – девять лет? Правильно – в почтальона, в папу с мамой, в больницу и т.п. В тот памятный вечер мы играли в доктора. Хорошая игра. Помню, сначала Филареточка мне: «...больной, не бойтесь, откройте шире рот. Я должна посмотреть, что у вас там, мне ничего не видно…» Она заталкивала мне ложку до самого-самого, пока я её однажды чуть не проглотил, едва вывернулся… Такие были игры. Всё, как взаправду.
И тампончики, и термометры, и зелёнка, и мази какие-то. Сестрёнка добывала – из маминых шкафчиков где-то. Когда меня "от коклюша вылечили", пришла пора "лечить" Филаретку. Тут уж я взялся за дело всерьёз. Богатства воображения мне и тогда было не занимать. Я «решил», что у больной «крупозное воспаление легких и малярия сразу", надо ставить горчичники и уколы… На уколах нас и застукали.
Классика жанра. Если бы мне было не девять, а, допустим, двенадцать, меня бы отдали в милицию… А так – надавали по жопе, причем, к моему утешению, и Филаретке – тоже. Но мне показалось, что ей, всё-таки, меньше, и это несправедливо. Я тогда был в полном недоумении: за что? Мы ничего «нужного» не взяли, ничего «ценного» не испортили… Я только успел помазать зелёнкой Филареткину попку – мне подумалось, так можно точнее наметить место, куда укол "ставить"… Да вы не подумайте, нет, не было никакой иголки – они, взрослые тоже так, наверное, подумали: шуму было! Правда, я могу их понять - шприц–то у нас настоящий был, только без иголки. Но это же сразу не видно…
Развели нас по разным комнатам. Филаретке – что? Она с самого начала для острастки заревела, как сирена, и от неё отстали – себе, мол , дороже. А мне хорошо досталось от всегда доброй тёти Клары. Но дело даже не в шлепках. Дело было в обиде, нахлынувшей на меня «ни с того, ни с сего». Я всё сразу припомнил: и маму, и папу, и оставшуюся далеко бабушку Наташу: « Прежде, чем отрезать, внучек, сто раз отмерь…». Она не всегда точно повторяла всякие пословицы, но всегда очень к месту и вовремя…
Лежал я в темной, без света, комнатушке – дверь на замке. Там, где-то в зале, в кухне, во дворе продолжали шуметь, веселиться, заиграл мой любимый аккордеон: «Здесь, под небом чужим я как гость нежеланный…». Это Алик «менял настроение» собравшимся – не всё же отплясывать… Может, после инцидента с разгоном «больницы» у него тоже поменялось настроение, может, он нам с Филареткой сочувствовал. Но не вмешивался, воспитание – дело взрослых. А он, всё-таки, был ещё юношей, хоть и одарённым.
И такое щемящее чувство одиночества накатило на меня вместе с этой грустной мелодией. Я не раз уже слышал эту песню по радио, она мне почему-то казалась очень близкой и родной. Я представлял себе большую, голую-голую чужую степь, тучи тяжелые-претяжелые в чужом небе, и где-то между тучами – журавли летят, клином летят... к себе домой… А я лежу ничком, уткнувшись в степь, то есть в топчан, и реву, беззвучно так реву… совсем один. Они там сидят все, им весело, а я один тут взаперти и в темноте. Один - на всём белом свете, как "гость нежеланный".
Кубань, апрель 2013