Лифшиц Юрий Иосифович
Род. - 3.10.1957, г. Новотроицк (Оренбургская обл.); проживает - г. Орск (Оренбургская обл.) — поэт, прозаик, переводчик, журналист, член Союза российских писателей с 1997 г.
Стихи начал писать в 7-м классе средней школы. В 8-м классе писал предэкзаменационное сочинение в стихах прямо на уроке, получил за него оценку «4».
Увлекся авторской песней, овладел гитарой, принимал участие в создании первого в Орске клуба авторской песни «Унисон» (вместе с Р. Гафаровым, С. Румынским, С. Ломаковым, Е. Казаковым, Н. Данекиной и др.).
Лауреат конкурсах авторской песни, проводившихся в Орске. В 1979 году стал лауреатом конкурса авторской песни в Тынде, исполнив песню на стихи Роберта Бернса. Сочинял стихи и мелодии к песням на них и на стихи других авторов.
В 1985 г. увлекся художественным переводом. Выполнил переложение «Слова о полку Игореве» в жанре античной драмы (1994-1995). Перевод «Гамлета» был использован в постановке Челябинского ТЮЗа (режиссер В. Рыбаков) в 1991-1993 гг.
Ю. И. Лифшиц — автор романа в жанре музыкального компакт-диска «И мы», который в 2004 г. был выдвинут на Бунинскую премию и вошел в «длинный» список конкурсных работ (опубликован в 2011 г.). Он написал несколько разножанровых поэм: «Месть командора» (1992-1993); «Небесная вечеря» (1993-1994), «Поэма ни о чем» (1999), «Поэма о Ничто» (1997–1999), «По следам пьяного корабля» (1994-2002), «Ода первому каналу» (2000), «Венок сонетов Иосифу Бродскому (2005), венок сонетов «М & М, или Stanza macabre» (2007).
Ссылки на web-страницы автора:
http://stihi.ru/avtor/necherepaha
http://vk.com/id173300231
http://poezia.ru/user.php?uname=Ablomov
http://www.vekperevoda.com/1950/lifshiz.htm
http://www.world-shake.ru/ru/Encyclopaedia/4036.html
http://lit.lib.ru/l/lifshic_j_i/
Ссылка на роман "И мы" -
http://lit.lib.ru/l/lifshic_j_i/text_0100.shtml
Помирал старик долго...
Помирал старик долго,
поминал старик Бога.
Старика стало чересчур мало,
Бога — чересчур много.
Бог для старика — время,
Бог для старика — бремя.
Не снести ноши, если ты брошен,
кроме Самого, всеми.
«Знаю, что Ты есть, Боже,
порами своей кожи.
Внес Ты мне в поры семена-споры,
в землю вбил мое ложе.
Вот из моего чрева
ветви поднялись древа,
а ветвей кроме, поползли корни
справа от меня, слева.
Древо проросло в небо,
влезть на небеса мне бы,
чтоб Тебе, Отче, посмотреть в Очи,
преломить с Тобой хлеба.
Но куда мне лезть-рваться,
мертвецу, считай, старцу.
Все, что в могилу, небу не мило,
все мы там чужестранцы.
Ты теперь ко мне, Боже,
Сам по древу слезть можешь,
снять мою муку, мне подать Руку —
я Твоей коснусь тоже.
На часок оставь Град Свой,
со Своей побудь паствой,
а серафимы и херувимы
пусть себе летят мимо.
Видишь, что со мной стало.
Видишь, как меня мало.
Как Тебя много, ну Тебя к Богу.
Хоть поправь одеяло.
Нету мне с Тобой сладу.
Нацеди-ка мне яду,
отпусти с миром, умасти миром,
освяти Свое чадо.
Чтоб душа моя пела,
опростай мое тело:
телесам — сушу, небесам — душу, —
это ведь Твоё дело.
Но чисты Твои Очи,
горечь мне они прочат.
Стар Ты стал, Отче, но не стал кротче.
Что Тебе мои корчи!
Что Тебе в моей боли!
Боль моя с Твоей в доле...
Но уже поздно, ждут Тебя звёзды,
шел бы Ты к Себе, что ли.
На земле Тебе тесно,
над землёй Твоё место.
Сыпь себе манну, слушай Осанну,
ношей утомлён крестной».
Помирал старик долго,
поминал старик Бога.
Старика стало чересчур мало,
Бога — чересчур много.
Кто там в тишине плачет,
в рукаве лицо прячет?
Ни тебе скрипа, ни тебе хрипа —
отошел Господь, значит...
В небе отражается окно...
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно...
И. Бунин. Настанет день — исчезну я
В небе отражается окно,
я гляжу на небо из окна,
и в глазах моих отражено
небо, отраженное до дна.
Небо, мы давно с тобой на «ты» —
отчего же пусто мне с тобой?
В глыбе голубиной пустоты
взор твой затерялся голубой.
А когда я выйду на карниз
и пойду по скользкому лучу,
небо, ты меня потянешь вниз
тем, что от тебя я получу.
Шаг... другой... и третий... и еще —
по лучу бреду я, как в бреду.
Можно не сбивать меня пращой,
я и сам, наверно, упаду.
Все равно — восход или закат,
все равно — надир или зенит, —
тонкий луч натянут, как канат, —
по нему нога моя скользит.
Я гляжу по-прежнему в окно,
вижу — кто-то выпал из окна,
а в глазах немых отражено,
небо, отраженное до дна.
Если бы...
Если бы я был твоей птицей,
пусть даже волнистым попугайчиком,
я сидел бы в клетке,
прыгал от одной птичьей погремушки к другой,
остро посматривал на тебя бисероподобными глазами
и распевал во все свое крикливое горло попугайские песенки.
Ты называла бы меня Птиц или просто Тишка,
ласково постукивала по стенке моей призрачной тюрьмы,
а я бы счастливо щебетал,
бился крыльями и всем своим щуплым телом о клетку,
трепетно касался искривленным клювом твоих нежных пальцев,
сквозь тонкие стальные прутья пытаясь «погладиться» о твои руки.
А когда бы ты открывала дверцу, я бы выбирался наружу,
стремительно летал, жизнерадостно щебеча, из комнаты в комнату,
а потом садился тебе на голову и замирал,
зарывшись своей в твои густые волосы...
Если бы я был твоей кошкой,
я будил бы тебя по утрам вежливым мурлыканьем
или, привстав у твоей кровати на задние лапы,
передней мягко касался твоего заломленного локтя
или выпроставшегося из-под одеяла колена.
А когда бы ты садилась, потягиваясь, на постели,
я бы громко взмяукивал и терся о твои ноги,
страстно требуя молока
или какой-нибудь иной кошачьей радости.
Я бы настороженно смотрел, как ты плещешься в ванне,
свято помня, как ты однажды жестоко обидела меня,
пытаясь обмыть струей тепловатой воды.
Но, даже выдираясь из твоих крепких рук,
я и тогда не выпустил когтей,
поскольку опасался причинить тебе малейшую боль.
По вечерам я сворачивался бы клубком на твоих коленях,
сладко чувствуя сквозь сон,
как ты поглаживаешь меня по спинке
или почесываешь за ухом...
Если бы я был твоей собакой,
я бы лежал на подстилке в коридоре,
грустно поглядывал в сторону кухни,
втягивая мокрым носом вкусные запахи.
Ты приносила бы мне еду,
и я, с благодарной осторожностью лизнув твою руку,
деликатно погружался бы в миску
и громко чавкал, уплетая собачью болтанку.
Когда бы ты собиралась выйти со мной на прогулку,
я бы радостно поскуливал и повизгивал,
предвкушая, как буду охранять тебя от злых псов,
от исподлобных взглядов прохожих,
от мерзко пахнущих и гудящих автомобилей.
По возвращении домой я бы спокойно ждал,
пока ты вымоешь мои лапы,
недоумевая, зачем тебе это нужно,
и с чувством исполненного долга вновь склонялся над миской.
Поздним вечером я подходил бы к тебе,
лежащей на диване с этим подлизой котом,
и терпеливо дожидался своей порции ласки...
Если бы я был твоим любимым,
мы непременно бы поехали за город.
И пока мы в палатке, заходясь от нежности,
шептали друг другу донельзя глупые слова,
природа окончательно сошла бы с ума,
напустив на нас с тобой молнии, гром, ветер, дождь и град.
Наш неумело воздвигнутый ковчег, не выдержав натиска стихий,
непременно бы рухнул,
наш костер погас бы еще раньше,
и мы, кое-как собрав вымокший до нитки скарб,
оскользаясь и падая в свежую грязь,
побрели бы к ближайшей деревне,
мокрые и счастливые.
По дороге мы бы наскоро решили, как быть:
вернуться ближайшим автобусом домой
либо напроситься на постой к знакомому священнику.
Уехать означало расстаться, и мы бы выбрали второе.
Большая семья священнослужителя,
включая восьмерых детей мал мала меньше,
приняла бы нас несколько отрешенно, но приветливо.
Нас бы приютили, обогрели, накормили,
и мы смогли бы переодеться в полусухое.
На ночь нам бы предложили разместиться на полу трапезной,
и мы бы забрались в свои почти сухие спальные мешки.
Ночью, согревая друг друга,
мы снова шептали бы свои донельзя глупые слова.
И суровые лики святых глядели бы на нас с образов,
не то осуждая, не то благословляя...
Если бы...