Старый плотик эстрады по сумеркам детским плывёт,
Мнёт жасмина соцветья.
У концертной трубы округляется пристальный рот,
Наливается медью,
И трубач - немота очарованных бережных рук,
Холодок поцелуя -
Отпускает на волю прозрачный серебряный звук,
Словно птицу степную.
Закричал, заметался, не ставший ручным взаперти,
Страшноклювый взъерошец,
По-над сценою, вместо того, чтобы вихрем уйти
Сквозь черёмух порошу:
Он прощения просит, кромсая воздушный провал
Острым скрипом кюретки,
За беспомощность злую и пальцы, что в кровь изорвал,
Потревоженный в клетке...
Музыкант, что ты силишься тщетно внутри удержать,
В два зажмуренных глаза?
Это плёвое дело - в себя приходить, понимать
Постепенно, не сразу,
Что кругом - ни души. Остаёшься один посреди
Бурелома, бедлама,
И широкий овраг, потрясённо молчащий в груди -
Оркестровая яма.