Бежал по лесу бойкий говорливый ручеек, звонко журчал, перекатывая камешки, передразнивал щебет птиц, пузырился на перекатах.
«Болтун, - ворчала старая брюзга ива, - думает, что он – талант, вечно выпячивается. А толку? Я вот, может, тоже талант, так ведь я же молчу и не трезвоню об этом всем встречным-поперечным. А этот… Одно слово – болтун…»
Пришло лето, зазеленели заросли орешника по берегам ручья, в кронах деревьев поселились птичьи семьи, вывели птенцов… Запрыгало, заголосило юное птичье потомство. А сам ручеек стал совсем незаметен в зеленой поросли, его веселого журчания не стало слышно среди птичьего многоголосья.
«Вот, - громко шелестела старая ива, - видели? Талант! Где он теперь, этот талант?»
Забрел как-то случайно в чащу пастух. Козы его напились из ручейка, а сам он срезал ивовую ветку и смастерил из нее свирель. Запела, заиграла свирель, перекликаясь с птичьим хором.
Загордилась ива: «Понятно теперь, кто из нас талантливей?» – обратилась она к камышу. А у того и вовсе не было своего голоса, он только что-то прошелестел в ответ.
Но вот прошла пора летнего зноя. Пересохли ключи, питавшие ручей, исчез и он сам. А вместе с ним увяли растения по его берегам, пожелтела и выгорела трава. Высохла и умерла старая ива.
Жизнь, как оказалось, появляется вокруг таких вот ручейков и существует до тех пор, пока они ее питают. А талант тут совсем ни при чем.