Старое здание нашей шестой школы выходило окнами классов на солнечную сторону. Даже в очень сильные морозы окна не леденели. А если устанавливалась в конце зимы ясная безоблачная погода, к пятому или шестому уроку в окна кабинета географии ломилось нестерпимо яркое солнце. Не то что в пристройке – там зимами в кабинетах жгли электричество с утра до вечера.
В предвесенние дни солнечный свет беспрепятственно вливался в широкие гимназические окна географического кабинета, плавился на поверхностях парт, слепил, томил и звал на улицу, еще по-зимнему убранную сугробами и наледями. Накинуть бы пальтишко, выбежать из школы и – домой, по старым непроезжим улочкам, дворами-дворами, пробитыми в снегу тропками… Дома уютно, пахнет сухим теплом, бабушка уже протопила печи и сготовила первое.
Я смотрю в окно, мысли мои бродят где-то очень далеко от кабинета географии. А солнце заливает школьный сквер, замерзшие тополя провалились по колена в сугробы. Снег в сквере плотный, под корочкой наста льдистые крупинки, и снежка из них не слепишь, только руки исцарапаешь. А дорога-то на Павлиновке цвета какао с молоком – снег намешан с грязью, с песком. Вдоль бордюров за зиму скопились кучи сколотого с тротуаров льда. На них так здорово взбираться (а вот и не провалюсь!), чтобы перейти через дорогу. И трамваи уже как-то по-весеннему звонко заливаются. Около школы трамваи обычно притормаживают - опасное место, не я одна перебегаю через проезжую часть, совершенно не глядя по сторонам, вся в своих детских мыслях о пирожке за двенадцать копеек, который куплю сейчас в кулинарии; хорошо бы были с мясом, но и с повидлом тоже ничего…
На географии мы с Наташей сидели за третьей партой, в ряду у дверей. Перед нами сел Сидоров. Конечно, большую часть урока он проводил вполоборота к нам. А мы – со своими девчачьими глупостями:
- Сидоров, покажи ногти!
Сидоров послушно простер длань, огромную, как клешня. Но с мальчиковыми еще по форме пальцами, с заусеницами и чуть ли не с обгрызенными ногтями. И костяшки красные… Мы с Наташей прыснули. В принципе, это был такой эксперимент: мы хотели убедиться, жадный Сидоров или нет. Если бы он протянул руку с подогнутыми пальцами, это значило бы, что он жадина. Но Сидоров оказался на высоте. А вот я пальчики свои музыкальные подогнула и показала ноготки в кулачке. Сделала я это потому, что так мой самодельный маникюр выглядел красивее, но Наташа припечатала:
- А вот ты – жадина. И эгоистка. Все к себе.
- Усе до сЭбе, - прокомментировала я по-украински, и мы втроем с Сидоровым закатились беззвучным смехом.
Так говаривал дед Иван, житель села Мисайловка, что под городом Богуславом, на реке Рось. Я провела лето у наших украинских родственников, и дедовы выражения очень мне полюбились. Он выходил со мной в сад – баба Фрося посылала меня за кислыми ранними яблочками для блинчиков, за помидорами или за укропом – и, широким жестом охватывая и наши угодья, и соседский вишенник, молвил:
- Дывыся, який великий сад. Це моэ и ось це…
Будто я не знаю, чьи это вишни... Дед любил прихвастнуть. Баба Фрося, махнув рукой, усмехалась:
- Хохол, усе до сэбе…
Да, девятый класс… Плохое же мы выбрали место для психологических опытов и занятий украинским языком! Виктория Юльевна рявкает:
- Хорсун, хватит с Сидоровым заигрывать! Выйди из класса! Просмеешься – вернешься!
Ну здрассьте, и не думала я с ним заигрывать. Выхожу в коридор. В коридоре сумрачно, тени кажутся синими. После душного солнечного класса немного зябко. Смотрю в окно на пустой школьный двор. Знаете эту обманчивую школьную тишину? Пусто и гулко, а из-за прикрытых дверей льется разноголосица учителей-предметников. Третий этаж – царство старшеклассников. С первого этажа по широким гимназическим лестницам доносится радостный визг младших, у которых уроки уже закончились. Кого домой забирают, кто с продленкой гулять идет. Счастливые…
Мне уже не смешно. Стучусь и засовываю в дверь нос:
- Можно?
- Все? – сурово интересуется географичка.
- Все, - киваю я.
Сажусь. Опускаю голову, сижу подперев щеки, не глядя на Наташу. Сидоров со значительной миной поворачивается к нам и выразительно двигает бровями. Брови у Сидорова густые, мохнатые, как гусеницы, глаз карий, бедовый, и усы пробиваются… Наташка тоже прячет лицо в ладонях. Мы ржем втроем так, что парты трясутся мелкой дрожью. Смеемся до слез, до сдавленных всхлипов, беззвучно, но непреодолимо. Теперь уже Сидорова выставляют из класса.
Не пойму, чего нам было так смешно. Шестнадцать лет. Солнечный яркий день. Весна скоро… Чем не повод для счастья…
Мне несказанно повезло со школой – я уж про это не раз писала. Учителя у нас, как тогда говорили, были «сильные». А класс беспокойный – мальчишек в два раза больше, чем девочек. Дисциплина стала самой большой проблемой для учителей-предметников, которых мы частенько доводили до слез и полной паники. Но не для географички, нет, не для географички…
С этой страшноватой тетей я познакомилась задолго до начала курса географии. В школу я добиралась на трамвае, и когда влезала в вагон – обычно во второй, прицепной – на первом ряду кресел восседала полная и строгая дама. Я - шепотом:
- Мам, а эта учительница - из нашей школы!
- Так поздоровайся!
Но я стеснялась и в смущении пряталась - утыкалась лицом в мамин плащ где-то в районе рукава.
Обычно эта учительница читала, как и ее дочь-старшеклассница Юля, тоже очень серьезная, сразу видно – отличница. Обе они высокомерно игнорировали обычную дорожную суету с оплатой проезда, талонами, забытым дома проездным… Далеко же от школы они жили – уж если мы садились на Северодвинской, что считалось у черта на куличиках от центра! Учительница глаз от книжки не подымала, а Юля нет-нет, да и взглядывала на нас с любопытством. Из-под маминого плаща виднелся черный китель с золотыми нашивками, все преподаватели мореходки в таких ходили. Но только на моей маме китель сидел как влитой, и вообще, моя мама казалась мне самой красивой, стройной, интересной и модной во всем Архангельске… Юля снова утыкалась в свои конспекты. Да, и мне, и мне было знакомо это выражение легкой тоски в Юлиных глазах – мы тоже времени не упускали, и всю дорогу до остановки меня терзали повторением выученных «на память» стихов, которые я тарабанила небрежно, без выражения, иной раз переставляя строчки или четверостишия.
А мне хотелось сесть к трамвайному окну, подышать на стекло и на затуманившемся пятне быстро нарисовать рожицу или цветок. Пар быстро рассеивался, но рисунок странным образом проступал потом на стекле. Это занимало меня намного больше, чем правила правописания или какие-то там стихи из учебника по чтению…
В четвертом классе чтение назвали литературой. К нам стали ходить учителя-предметники, а потом и мы научились перемещаться по этажам и кабинетам, заглядывать в расписание и наспех доделывать домашки – на подоконниках во время перемен… География вообще началась с чистейшего кошмара: та самая грозная и большая учительница из трамвая весьма настоятельно повторила свое имя-очество и велела не путать: Виктория Юльевна, да-да, Юльевна, не Юрьевна! И фамилия роскошная – Ковалевская…
Виктория Юльевна предупредила, что через урок у нас будет практическое занятие, и задала письменное домашнее задание в тетради. Следующий урок - через неделю - начался с проверки. Половина класса даже и тетрадку-то не завела, подумаешь, география какая-то! Но Виктория пошла по рядам и проверила У ВСЕХ И КАЖДОГО. И поставила двойки. По географии. В журнал. Ручкой. Все притихли и затаились. Те, что похитрее, попытались что-то быстренько накатать в тетрадках, пока она проверяла других. Хитрецам досталось еще больше – на них она ОРАЛА! И тоже ставила двойки. Мы были сражены.
То есть она заявила свои требования - совершенно серьезное отношение к географии как к полноценному предмету. Дальше – больше. На практическом занятии мы должны были разбиться на группы и определить стороны света, вычислить азимут и все это нарисовать в тетрадке. Не надо говорить, что наша группа носилась по пришкольному скверу с дикими криками, радуясь последнему теплу бабьего лета и совершенно не заморачиваясь азимутами и компасами. Типичные городские детишки. Еще одна двойка в журнал, да.
Таким образом, довольно быстро мы научились готовиться к урокам географии так же ответственно и основательно, как к русскому, английскому или той же математике. Перед уроком дежурный проветривал кабинет и разыскивал нужную карту и вывешивал ее на доске. Мы же в коридоре заполошно листали географические атласы и повторяли материал параграфов. За минуту до звонка Виктория запускала в класс. Смею уверить, учебники географии у всех были обернуты должным образом, тетрадки содержались в порядке, контурные карты заполнялись разноцветными карандашами, а на уроках всегда было тихо и спокойно.
Виктория Юльевна вызывала к доске по двое: один отвечает «материал», другой показывает на карте. В ответ на вопрос: «Покажи Антарктиду!» нельзя было просто ткнуть в карту указкой. Нужно было округло обвести контуры материка. А если спросят – где находятся месторождения полезных ископаемых, к примеру, - то нельзя было ответить «тут» или «вот». Виктория возмущалась:
- Что значит «вот»! Вот! Вот шестой А класс! Вот!
И мы на всю жизнь запоминали, что эти месторождения находятся на Урале, или за Полярным Кругом, а не «вот» тебе. И отвечали развернутым ответом, округло водя указкой по карте.
Боялись ли мы географичку? Нет, не думаю. Не до такой степени. Скорее, побаивались. Любили ли? Ну нет, это вряд ли. Мы просто всегда учили географию, всегда. Сейчас я думаю – а нужны ли вообще эти – любовь учеников, доброта учителей? Походы с кострами и песнями под гитару? Панибратство? Или все-таки в первую очередь знания, с усилием вложенные в головы учеников? Профессионализм? Строгость и даже некоторая сухость в общении, определенная дистанция между учеником и учителем?
Кстати, дистанция эта по мере нашего взросления сокращалась. К девятому классу Виктория Юльевна уже не казалась нам такой мегерой. Строгости своей она не утратила, мы все также вытягивались в струнку во время опросов, а когда она переходила к объяснению нового материала, по кабинету пролетал дружный выдох облегчения. И мы невольно смеялись – и Виктория Юльевна смеялась вместе с нами. Вдруг стало понятно, что она – юморная, как сейчас говорят, прикольная, что в ее глазах упрятана улыбка. То есть она сначала выдрессировала нас, а потом потихоньку отпустила вожжи, но все же не позволяя расслабиться и распуститься. Диктатор!
Рассматривая теперь старые черно-белые школьные фотографии, я понимаю – Виктория Юльевна была настоящей кустодиевской дамой. Полная, высокая, крупная. С пышными рыжеватыми волосами, всегда убранными в аккуратный пучок на затылке. Хорошее русское лицо, правильные черты, светлые глаза, никакой косметики. В ней чувствовалась порода, основательность. Красота, которую в детстве не оценишь.
Как же так получилось, что из всего класса именно у меня вышла с Викторией Юльевной «история»? Не у отпетых хулиганов и двоечников (были и такие даже в нашем сверхъестественно умном классе), а именно у меня? Я же была то, что называют – хорошая девочка? Почему?
В классе седьмом-восьмом это было. Наверное, я плохо выучила заданный на дом параграф. Наверное, я что-то неуверенно мямлила у доски. Может, не показала что-то на карте. Не помню. Вечно я витала в облаках, в каких-то своих мыслях и мечтах. Я не очень любила и школу, и учебу как таковую, и географию в частности. А Виктория Юльевна резко меня отчитала. И называла меня по фамилии, что я тоже не выносила. Я замолчала – наполовину в замешательстве, наполовину из протеста. Меня возмущала эта манера орать. Не кричать, а именно орать на людей. Ну и что, что я младше, глупее, что я в подчиненном положении? И я просто замолчала.
Виктория Юльевна задавала еще какие-то вопросы – я молчала. Она снова ругала меня – я молчала. Она поставила двойку – я молчала. Она велела идти на место – я молча пошла. Пока я шла к своей парте, все впились взглядами мне в лицо. Я не плакала, нет. И сердце не колотилось. На меня просто нашел какой-то ступор. Виктория еще чего-то там разорялась на мой счет, но я это просто проигнорировала.
Про себя я твердила: она не смеет на меня орать. Вот и все. Не знаю, что меня так перемкнуло, собственно, я ведь была как бы и виновата – плохо отвечала, и все такое. Но почему-то я решила – она не смеет на меня орать. Что бы то ни было.
Господи, сколько же в жизни я потом встречала их – любителей орать на других. Директора школы, где работала я сама, в кулуарах называли «директор рынка» - именно за эту манеру. В турфирме начальница отдела верещала, как базарная тетка. От ее ора мы убегали курить в туалет и порой всплакнуть – мы, взрослые молодые женщины, далеко не школьницы уже. А когда я ушла в транспортную компанию, непосредственный директор – умнейший мужик, с чувством юмора, потрясающий профессионал – временами орал, как подрезанный. Что это? Откуда? Зачем?
Как страшно было мне, когда этот орущий начальник/начальница вдруг захлопывал рот и давился собственным ором, краснея как рак и подвергая себя нешуточной угрозе апоплексического удара! А это я - по дурацким советам наших доморощенных «психотерапэвтов» – пыталась защитить себя и в панике представляла, что надеваю на орущего стеклянный колпак, а он кричит там, в вакууме, кричит, пока не захлебнется своим истошным криком! Как тошно было мне, когда и сама я один раз сорвалась на ор – и у меня была некомпетентная подчиненная с бестолковыми вопросами и глупыми ошибками, отвечать за которые приходилось мне… Стыдно.
Да, так я о географии. После этой двойки ВЮ вызывала меня отвечать каждый урок. Наши с ней поединки превратились в развлекательное шоу для всего класса. Я покорно выходила к доске, географичка меня выругивала за предыдущие двойки, я принципиально умолкала и через несколько минут благополучно отправлялась за свою парту с новой двойкой. Дневник я благоразумно не подавала, и следующий урок географии начинался с распеканций на эту тему. В ответ я снова молчала, как партизан на допросе, снова получала «пару» и в гробовой тишине садилась на место. Этот спектакль затянулся на месяц. Вторая четверть – самая любимая, короткая, предновогодняя, - близилась к концу. Неля Григорьевна, наша классная, в тревоге позвонила маме:
- У нее пять двоек подряд по географии! Ну сходи ты к учительнице, она такая (тут Неля вздохнула), ну поговори ты с ней, чего она к девке пристала… Господи, география какая-то…
Мама пошла в школу. Виктория Юльевна любезно с ней поговорила и просила не беспокоиться. Сказала, что все утрясется и, конечно же, никто не собирается ставить мне двойку за четверть. Сказала, что мы с ней сами решим эту проблему. Еще сказала, чтобы мама ничего мне не говорила – я должна была сама переживать за свою успеваемость и попытаться найти выход из нашего затянувшегося конфликта. Мама ушла обескураженная.
Итак, конец четверти на носу, в журнале по географии у меня стоит вшивенькая четверочка и за ней, как стая уток, тянутся пять двоек подряд. Сейчас об этом смешно говорить. Но тогда мне было не до смеха, я сильно переживала. Самое главное, не понимала, что же теперь делать и как разомкнуть этот круг...
И вот меня снова вызывают к доске, показывать по карте географические объекты, о которых рассказывает другой ученик. Я молча вожу указкой от истоков к устьям рек Северной Америки, округло показываю пустыни Аризоны и Невады, мечусь от Техаса на самом юге к Аляске на севере. Пятидесятый штат, Гавайи, посреди Тихого океана. Великие озера, Аппалачи, Кордельеры. Флорида и Калифорния. Я округло вожу указкой, а перед глазами – медленная широкая Миссисипи, по которой плывет колесный пароход, навсегда увозящий дядю Тома из родного Кентукки. Я вижу Гека Финна, сплавляющегося на плоту в Миссури. Домик Элли уносит ураганом из Канзаса прямо в Страну Жевунов. По бескрайним просторам Техаса бродит Всадник без головы. В Атланте дядюшка Римус рассказывает свои сказки белому мальчику Джоэлю. Бродяга плачет, слушая хорал у церковной решетки в Нью-Йорке. Сколько я всего знаю про это, только умей меня спросить…
Очевидно, Виктория замечает мой отсутствующий вид и затуманившиеся взоры. Она окликает меня, и неожиданно я замечаю в ее лице тревогу. Мягко, очень мягко она спрашивает:
- Вот ты сейчас показала реку Колорадо. А ты что-нибудь знаешь про нее?
Конечно. Конечно, знаю, Виктория Юльевна. Большой каньон Колорадо. Наверное, я никогда там не побываю. Но могу себе представить колоссальность этого места. Я читала о нем, не помню где и когда, и я тихо и неуверенно рассказываю все, что приходит мне в голову. Класс замирает, потом лихорадочно листает учебник – этого там нет. Географичка кивает и говорит – снова тихо и мягко:
- Хорошо. Очень хорошо. Садись. Пять.
На следующий урок она задала мне сделать сообщение, и снова поставила пятерку. Потом я получила еще одну за проверочную, и таким образом, в четверти образовался красивый трояк. Ну, все-таки такие странные оценки: четыре, пять двоек, три пятерки…
А в девятом классе я заранее – за год – сдала обязательный экзамен по географии и получила пять в аттестат.
Так и закончилась история с географией. И ничто уже не могло изменить моего мнения о географичке – ни то, что она выгоняла меня из класса за хихиканье, ни ее грозные окрики и строгий вид. Вспоминается другое: шестой урок, мы опять томимся в насквозь пропитанном солнечным золотом кабинете географии. И вдруг – крики и шум в коридоре, какие-то первоклашки радуются жизни. Виктория Юльевна кивает одному из самых высоких мальчиков:
- Андрей, выйди-ка утихомирь их.
Андрей выходит и грозно окликает визжащую малышню:
- Эй вы!!!
В коридоре все умерло в одну секунду. Жаль, что только выпускники нашей шестой поймут, почему класс взрывается смехом, почему у Виктории Юльевны глаза искрятся, как от удачной шутки. Это была манера директора окликнуть распоясавшихся учеников: эй вы!!! А Андрей Клепиков ее очень удачно сымитировал…