Сумасшедший сверчок обозначит присутствие печки
в навесной темноте, где не видно протянутых рук…
Заросло лебедой за лесною речушкой Заречье.
И в сухой тишине слышен каждый незначимый звук.
Робко скрипнет крыльцо под скупым стариковским движеньем,
через время – еще, отражая исполненный шаг.
И размерена жизнь на забытые Богом сажени:
этот дом, этот двор, этот каждый привычный пустяк.
«Бесполезная глушь» - обозначено в планах кремлевских.
«Инвестиции в …» - из портфеля скупых воротил.
Деревенька моя, ты жива еще, ты не умолкла –
нарушай тишину, сколько хватит стареющих сил!
Нарушай тишину…
Значит, топится, топится печка!
Одинокий старик по сусекам муки наскребет,
испечет колобка и положит студить на крылечко,
со старухой своей – сам с собой – разговор заведет:
«Нонче вёдро стоит. А я сёдни схожу за малиной.
Будет гриб – наберу на жарёху маслят золотых.
Шостый год без тебя созревает ко сроку рябина.
Только сердце болит, будто тянет оно за двоих».
И корзинку возьмет. И уйдет по заросшей тропинке,
приминая траву кривоватым своим посошком…
А дурной колобок, остудив ноздреватую спинку,
по ступенькам крыльца – и укатится вдаль колобком.