Всё чаще муза не сбивает спонталыку.
Всё глубже воздуха в затравленных грудях.
Тебе, Урсула, за красивую музыку,
за вязкость ночи на овечьих бигудях
плету я рифмы, убиваясь безрассудно,
но с упоением, как должно старику,
горстями мудрость внутривенно и подспудно
выблёвываю сладко старину.
Без воли твой. И заведи мы речь о боли, -
горчайшая разложена в томах
страницами изржавленными солью,
небесный вермахт обезглавленный в штанах..
Без воли, без согласия с душою,
завесой слов на сторону склонить
твою пронзительность, признательность большую
развёртывать томительную нить.
Что камень тешит, пусть замедленным объятьем,
пусть резвым трепетом неясной глубины..
И как ты думаешь, что сделает он с платьем,
когда во взгляде - хоровод из водяных
горячим мрамором шипящий стан богини
заматывает пластырем, и в сгиб,
и волоком к ладье, в ультрамарине
постели порчи время утопить.