В Почеп я приехал ранней весной две тысячи одиннадцатого года, когда на полях еще лежал снег. Местами он был побит черными плешинами земли, а кое – где, словно пряди древней старухи, торчали клочки серой прошлогодней травы. Во всем чувствовалась печаль и заброшенность.
Вороньи стаи, густо покрывавшие голые деревья, вдруг ни с того ни с сего, начинали скандалить, невообразимо громко и беспорядочно перебивая друг друга, затем, так же внезапно, подхватывались со своих мест и темной тучей с суматошным криком уносились, собирая очередной бестолковый парламент на дальних деревьях.
Со своей старенькой матерью я шел по разбитой, в ручьях и покрытой весенними лужами, дороге. Шаг мой был умеренным и не размашистым. Мать немного отстала и семенила чуть поодаль за спиной. Я шел и испытывал удивительное состояние умиротворения и в то же время близкое к восторженному состоянию парения души, когда ты можешь облегченно вздохнуть прошептать короткое и долгожданное: ах, наконец – то...
Родная земля моих дедов и бабушек. Мои истоки, мои хлеба и избы. Здесь, в этой земле творилась кровь моей матери, наполнившая и мои жилы. Вдоль дороги стояли частные дома, но мне милее называть их избами. Некоторые из них были оставлены своими жильцами, смотрели пустыми, запыленными, в разводах и потеках, одинокими окнами, часть иных была заколочена. Поначалу я не мог объяснить себе отсутствие чего – то неуловимого, но ставшего привычным и неотъемлемым в наше время. Лишь спустя другой час, понял и улыбнулся: решетки. Окна не были забраны решетками.
Мне все здесь виделось иным: от земли до небесной тверди. Люди выглядели проще в одежде и неспешны были в ходьбе, разговорах и поступках. Открытые и добро-желательные встречные лица необъяснимым, но удивительным образом хранили детскую наивность и чистоту в глазах, с той же всем понятной и непосредственной хитростью и веселым блеском в зрачках.
Примерно так, когда ребенок протягивает вперед кулачки: угадай, в какой руке? - и, вводя в заблуждения, слегка выпирает хрупкую костяшку среднего пальца, мол, только глупый не догадается. Когда же ты ошибаешься и непременно взаправду, то детской радости нет границ: ха - ха, ха-ха! – обманули дурака! А ты деланно огорчаешься, всплескиваешь руками, и игра продолжается с неизменным результатом.
День по - весеннему разошелся. Синь над почерневшими верхушками старых, может быть даже знавших и иные века, деревьев, стала глубже. Капель вовсю зачастила с чудом сохранившихся сосулек. Снег на крышах темнел и таял, сбегая по краям кровли неровной водяной полоской - то едва заметной, то начинающей почему - то утолщаться, обрываясь под собственной тяжестью. Капли падали в лужицы, весело барабанили по жестяным карнизам, завалинкам и тощим бокам ненароком брошенных ведер. Повсюду слышался весенний шум, в воздухе стоял птичий гвалт, пахло печным дымом, а от местной пекарни доносился запах свежего хлеба.
Вдруг, наполняя всю округу чистым и тягучим звоном, где - то отозвался церковный колокол. Что – то дрогнуло в моей душе, затрепетало, сжало сердце, и было не понять мне того испытанного чувства, его природу: тревожное ли то волнение или зовущее к неосознанному покаянию, неспокойство души, то ли печаль светлая, тихая радость, или же нечто сокровенное и глубокое- то, чему не нужны слова. Помните, - ударил вечевой колокол и дрогнули сердца новгородцев… или бунинское: ударил колокол - и дрогнул сон гробниц...
Да какое же сердце православного, да просто русского человека не откликнется на колокол. Ликованием ли на малиновый Благовест Светлого Воскресения Христова или же печалью на скорбный голос колокола по усопшему? Разве не объединит набатом стук тысячей сердец в единый гул, воззвав на дело правое или против общей беды всех, от мала до велика, кому дорога Русь?
Колоколами и колокольчиками малыми, медными и серебряными, звучат и переливаются звонами, перекликаются наши сердца, наполняют нас силой, добром и милосердием.
Остановившись напротив Воскресенского собора, я смотрел как в него идет чинно одетый народ. Шли семьями и по одиночку. Много было детей подростков.
Младшие шли со старшими братьями или сестрами, просто стайкой друзей. Раньше мне не приходилось быть свидетелем такому почитанию традиций, веры. За всей этой картиной не чувствовалось ни скрытого понуждения, ни обязанности во исполнение чьей – то посторонней воли или будь то родительской власти, но чувствовалось во всем искреннее желание и уважение к отеческим традициям.
Я стоял и смотрел на храм, на темно-зеленый древний купол, на семнадцатиметровый шпиль пронзивший русское небо. Губы шептали:
-Да будь благословенна земля русская...
чинено в 19-й день марта, года 2013 от РХ