Всплыл тихо месяц над горою
Светить над миром до утра.
Он белоснежной кисеёю
Покрыл гористый брег Днепра.
Доносятся уключин визги.
Темнеет чёлн среди реки.
Алмазами сверкают брызги
От вёсел, в лодке казаки.
И, вёсла в воду окуная,
Они в молчании гребут.
И дел лихих не вспоминая,
Казацких песен не поют,
Чтоб не встревожить мысли пана,
Что призадумавшись сидит.
Рукав расшитого жупана,
Спустившись, воду бороздит.
Его жена колышет сына,
Не поднимая взгляд очей.
–Что, золотая Катерина,
Сидишь, печальна, без речей?
–Нет, милый мой, я не в печали,
Но как-то неспокойно мне.
Меня на свадьбе напугали
Рассказами о колдуне.
Он страшным, говорят, родился,
Никто из сверстников-детей
С ним не играл и не водился
И избегать он стал людей.
А если вечером случалось
С прохожим встретиться с одним,
То каждый раз ему казалось,
Что тот кривляется над ним.
Еще такое говорили,
Что даже страшно вспомнить мне –
Того уж мёртвым находили
В глухом овраге, в бурьяне.
Вдали стал виден старый замок,
А рядом множество могил
И брови чёрные упрямо
Пан сдвинул и проговорил:
Вот здесь живёт сей дьявол старый.
(В Даниле закипала злость).
Не так страшны его все чары,
Как-то, что он недобрый гость.
Доходят слухи, будто ляхи
Решили крепость возводить,
Чтоб все дороги одним махом
Нам к запорожцам перекрыть.
И если только я узнаю,
Что у него там есть притон,
Гнездо бесовье разметаю,
А самого швырну в огонь.
А если золото найдётся,
То будет выгода вдвойне,
Ведь не всегда же удаётся
Его добыть нам на войне.
–Грешно такую мысль лелеять
За ради злата-серебра,
Я сердцем чую – та затея
Не предвещает мне добра.
–Замолкни, баба! Кто за юбку
Держаться станет, тот пропал!
И разжигая свою трубку,
Данило с сердцем продолжал:
–Ты колдуном нас всю дорогу
Запугиваешь, как детей,
Но не боится, слава богу,
Казак ни ксёндзов, ни чертей,
Ни пули, ни булатной стали,
Которой может быть сражен.
Что было б проку, если б стали
Во всем мы слушать наших жён?!
Не так ли, хлопцы? Нам в походе
Лишь люлька добрая верна.
Ну, а в бою – нам сабля вроде
И мать родная и жена.
Екатерина замолчала,
Взгляд в Днепр уснувший потупив,
Волна чуть слышно чёлн качала,
И ветер гладь воды рябил.
Данило к замку повернулся
И разглядел вдруг хорошо,
Как на могиле крест качнулся
И в землю медленно ушёл.
И тут поднялся над землёю,
Покинув свой могильный плен,
Мертвец с косматой бородою,
На пальцах когти до колен.
Он поднял к небу кости-руки
И в наступившей тишине
Раздался вздох тоски и муки
И жуткий стон: "Ох, тошно мне!"
В челне от странного виденья
Застыли в страхе казаки.
Забыв про вёсла от волненья,
Отдали чёлн во власть реки.
Мертвец вздохнул и провалился.
Как только он в земле пропал,
На место крест установился,
Как будто так всегда стоял.
И тут же на другой могиле
Крест утонул и встал мертвец...
У казаков кровь стынет в жилах
И слышен частый стук сердец.
Ещё страшнее когти-крюки
И борода длинней вдвойне.
Он поднимает к небу руки
И душу рвёт: "Ох, тошно мне!"
И третий крест вдруг зашатался,
Осел, и в жуткой тишине
Очередной мертвец поднялся
Ещё громадней и страшней.
Вонзились в землю пальцев ногти,
А борода до самых пят.
Казалось, что одни лишь кости
Над спящим кладбищем стоят.
И к небу протянул он руки,
Как бы хотел достать луну
И леденящие кровь звуки
Вновь разорвали тишину.
То был не крик, а вой звериный,
Такой, что вздрогнул даже пан,
А на руках Екатерины
Вскричал проснувшийся Иван.