Предамся порокам. Ведь я не пророк,
того и гляди-надавлю на курок.
Мне ****и милее старушек прокниженных,
когда же бельё их постирано нижнее,
краду я с вервками вместе бюстгальтеры,
такое моё это эго без альтер,
не ведаю лучшей на свете красы,
чем парусом вздутые ветром трусы.
У ****и во взгляде морей синева,
и если отправлюсь с какой в синема,
я тут же ей юбки подол задираю,
ведь пеной морскою сочится дыра её.
И вот мы -в сюжете. И это годится,
трепещут в ладонях моих ягодицы,
пока по экрану -ползучие титры,
лечу её рану и мну её тити.
И ей ,понимаете, -не западло.
Выходит, оскалясь, держась за подол.
О скалы разбился на щепки наш парусник,
мы в море бушующем тонем напару с ней.
Присев за углом, она тихо поссыт,
и тут же поддёрнет, как парус трусы,
вопьюсь в этот коливер-в упругий лобок,
на яхте -не криво бы всё же а Бангкок,
в кино по сюжету- в раю том банановом,
я буду все юбки пролистывать наново,
как Лист свои ноты, неистовый Ференц,
я в платье твоё наряжусь , словно Керенский.
Чтоб тихо, трусливо сбежать от жены.
Разломана мебель. Дворцы сожжены.
И горло обвивши веревкой с прищепками,
я вздернусь, как будто в театре у Щепкина.
А лучше, когда ты простынки развешиваешь,
прости , пристрелить бы тебя надоевшую,
чтоб тряпка раскрасилась красным пятном,
как будто бы после бомбёжки Вьетнам
на карте измятой в походном барделе,-
сигары и маты, пороков бродилово,
вьетнамка, что гибче побегов бамбука
в петле- , словно маска театра кабуки.