Дым выпрыгивает изо рта белой массой,
И в воздухе лениво разливается флегма.
Каждый сам себе Бог, своя Альфа, Омега.
Я сам себе болид, пилот, зритель и трасса.
Я сам к себе ехал и нечаянно поломался.
В том периоде, когда ещё ничего не болит,
В том возрасте, когда всё точно пропало,
Милый Августин. И если б моя мама знала,
Как я был неправ и сколько мне предстоит
Взлетов, падений, позора и пьедесталов.
А я открываю глаза и вижу, как палачи
На затекшей шее узлы затягивают ловко
И спрашивают, мол, а не мягка ли веревка?
А я онемел, хоть кричи ты, хоть не кричи.
А я затерялся, как у нацистов полукровка.
И когда я из ниоткуда пробираюсь в люди,
Мне говорят - постой, погоди с этим делом,
А я перед ними побледневшим и онемелым,
Внезапный и ненужный, как *** на блюде,
На их заборе выведенный истертым мелом.
И из нас двух останется более терпеливый,
И этот он - не я, и эти мы - все равно умрем.
Этот он заходится в истерическом соловьем,
Шипит змеёй и треплет роскошною гривой,
Бьёт копытом, исчезает под утро за днём.
...А дым стекает изо рта белой массой лениво,
И в моей комнате отчетливо пахнет огнём.