Мы родные во Христе,
и родство наше выше кровного
Впорхнула ласточка в мой дом,
затрепетала крыльями.
Замру перед святым углом –
меня не бойся, милая.
Мне весть печальную твою
ещё вчера доставили.
Перед иконами стою.
Душе новопреставленной
прошу оставить все грехи,
невольные и вольные.
Ушёл поэт. Его стихи
для нас так много стоили.
…Метро. Толпа. Столичный гул.
– Имею дерзновение, –
сказал, и голос утонул
в людском столпотворении, –
…на наш язык переводить
звучанье гласа трубного.
– Ах, если б только отличить
тот звук от душегубного
и дерзостью не согрешить,
приняв за дерзновение.
– Полезно бы повременить,
да не осталось времени…
И заспешили в никуда,
заботы вспомнив праздные, –
то наша вечная беда
куда-то всё опаздывать.
Прощаясь, трижды обнялись
по чину православному
(ему – на улицу, мне – вниз)
и не сказали главного…
Скорей же, ласточка, лети,
ещё успеешь, может быть,
душе поэта донести
моё прощальное «прости»,
как всем родным положено.
8 июня 2007