Выглянуть в окно меня заставил звонкий женский голос, ярко и агрессивно что-то требующий через заковыристые "хрен" и "блин".
У подъезда толпились дети, а учительница призывала двух отбившихся от стаи оболтусов слезть с плотно занесённой снегом машины.
Всё стало понятно: "хрен" относился к "Зачем вы туда залезли?", а "блин" - к "слезайте скорее".
Я отошла от окна. Но тут с лестничной клетки понесся такой вихрь звуков, будто двадцать санитаров спешно эвакуировали пятерых упирающихся буйных.
Я, грешным делом, подошла к двери и посмотрела в глазок.
И тоже все стало ясно. Это школьники пришли поздравлять женщину-фронтовичку с 23 февраля.
Тёмная сила с воплями пронеслась мимо глазка вниз и исчезла.
Ветеранша растерянно стояла в проеме открытой двери, с коробкой конфет в руках, и не знала, закрывать ли уже дверь или ещё нет. Она смотрела вслед этим детям. Но уже была тишина.
Её уже поздравили.
Этажом ниже клацнула дверь старшей по подъезду. "Натоптали-то как, накопытили!" - сокрушенно сказала она пустой лестнице.
Выходя из дома, я увидела, что лестница действительно грязна необычайно - столько песка и бывшего снега было брошено на неё бодрым табуном!
Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист...
Это Есенин.
Правда, дети-поздравители на лестнице не свистели, зная, что нарвутся на новую порцию учительских "хрен" и "блин".
Но дьявольский свист все же витал в воздухе...
Я думаю: ведь можно было поздравить иначе. Взять не всю ораву-класс, а нескольких, кто ещё может чувствовать. Посидеть с фронтовичкой десять минут, послушать, что она скажет. Рассказать ей что-то, о чём спросит.
Совсем скоро эстафта памяти перейдёт к другим людям.
Не фронтовикам.
Просто старшим.