(П.А.)
Один режиссер говорил:
- Знаешь, была история,
Женщина попала в бассейн с крокодилами,
Они ее жрали, а она ни звука не проронила.
Только обнимала их и улыбалась.
До самой своей смерти.
- Знаю. И знаю, как это случилось.
Давай, расскажу. Эта женщина,
Она не всегда была женщиной.
Когда-то, мужчиной была, знаменитым пиратом,
Однажды крокодил откусил ему руку,
Медицина была не ахти, поставили крюк,
Но это неважно. Часы было жалко - не деньги
- дорог подарок. Бог с ним.
Потом один мальчик его обидел. Бывает.
Потом жизнь как-то не задалась. Вся сразу.
Задолбали эти пираты вокруг. Мальчишки.
Глазеют на крюк. Как-будто крюка не видали.
Женщинам надо одно, а ему бы маму.
Знаешь, такую, чтоб торты на день рождения,
Чтобы "какого черта ты снова запил?!!"
"Не приводи домой эту потаскуху!" и
"Твоя дружба с Рикардо немного слишком..."
В общем, одно оставалось его отрадой:
Он по ночам выбирался поближе к речке,
Там крокодил в тростнике лежал равнодушный,
Мясо пирата не слишком его прельщало -
Женщины, в общем и целом, немного мягче.
Он приходил к крокодилу не раз, не сто раз,
Сложно сказать сколько раз, приходил без счета.
Крокодил молчал. О чем говорить с одноруким,
Который к тому же безумен? Но взгляд, конечно,
Вполне выдавал презрение и насмешку.
А когда пират прекращал молитвы и просьбы,
Раздавалось "тик-так, тик-так", но все дальше, дальше...
Дальше плеск. И пират оставался один на свете.
Было разное. Были проклятия, слезы, крики...
А потом как-то вызрело, выгорело... В тот вечер
Крокодил плесканул своей тушей немного громче,
И пират даже толком не крикнул, сказал:"Пошел ты!"
Развернулся, шагнул от реки, сквозь тростник, на волю,
На шоссе, в темноту, аккурат перед чьей-то фурой,
Не нарочно. И так получилась, что эта фура
Не размазала всмятку, а так... слегка оттолкнула
(переломы, шесть месяцев вытяжки, страшно много
бесконечно свободного времени, тоже много
разговоров о медицине, причем знакомство,
переросшее в дружбу, с врачом, очень славным парнем,
у которого, день через два, кроме этой службы,
есть еще одна: частная клиника - там хирурги,
может, руки из плоти пока еще и не лепят,
но, вообще, вытворяют такое, что черту страшно,
и уже и не вспомнишь точно, какая фраза,
заронила зерно, из которого незаметно
баобабом взросла и корнями рвала пирата
неизменная мысль: стать... не женщиной, нет, конечно,
но совсем другим человеком, и в этом плане,
слово "женщина" - диссонанса не вызывало).
Ты вот спросишь, хотел ли он нравиться крокодилу?
Не поверишь: за все это время он вспомнил эту
молчаливую тварь лишь однажды и то случайно.
Было больно ужасно, укол, как сестра сказала,
Надо было прождать семь минут. И, забыв от боли
Все на свете, он просто взглянул на крюка запястье,
Чтобы время узнать. Не узнал. Произнес беззлобно:
"Чтоб тебе, бл***, часами моими кишки взорва'ло".
Вот и все. А тебе интересно про крокодила...
Крокодил о пирате, конечно же, думал больше.
Знаешь, вечно такое бывает, что кто-то ходит,
Надоело уже, ты и письма-то не вскрываешь,
И домашние говорят, что тебя, мол, нету,
Из подъезда выходишь, как вор, а при встрече злишься,
Говоришь: уже сказано нет, и смирись, не будет!
Но когда прекращает ходить, пропадает, быстро
Эта радость свободы сменяется удивленьем,
А потом даже страхом. Не взял ли греха на ду'шу?
Может быть, надо было помягче? А может даже
парень не был так плох? И вот эти шальные мысли
поначалу мелькают, но после все чаще, чаще,
и становятся страшной звенящей, гудящей нотой,
и живешь сквозь вот этот вот ор неприятных мыслей.
Крокодил так и жил. От того и попал в питомник.
Не почуял охотников. Дротики, сеть, поездка,
карантин и вольер, тростники и нормально кормят,
и вообще все равно, ведь никто не мешает думать,
вспоминать. Ты не плачь. Крокодиловы наши слезы.
Возвращаемся к женщине. Да. Это был и выход,
И действительно новая жизнь. Кто она? Актриса.
Как зовут ее? Джесси. Акцент? Среди предков были
Очень разные крови, однажды поехав как-то
Посмотреть те края, где жил прадед ее восточный,
Угодила в войну. Так бывает, где нефть, там часто
Начинаются войны внезапно. Живу и рада.
Вот рука - это память о той дорогой поездке.
Да, протез, но скажите, не сразу же угадали?
И когда этот тихий, но любящий галерейщик,
Предложил ей и руку, и сердце, и счет, и вечность,
То она относительно честно предупредила:
"Я должна рассказать, что детей у меня не будет.
Неудачный аборт. Мне тогда вот, козе, казалось,
Что играть Эвридику важнее, чем слушать вопли.
Очень жаль". "Очень жаль, что ты мучаешься" -
сказал он:"Мне не важно. Я так ничего не хочу от брака,
Как единственной выгоды: сделать тебя счастливой!"
И она улыбнулась, еще что-то лепетала,
Про депрессии, что к сожалению, да, бывают,
Но, "конечно же, если ты хочешь, то я согласна!"
Так и жили. Неплохо. Депрессии, да, бывали,
Но они неизбежны у тех, кто всю жизнь в лекарствах,
И гормоны, конечно... Но месяцы без депрессий
Было счастье. Негромкое. Очень простое счастье.
А когда на нее находило, то муж старался
Сделать все что угодно, забрасывал все, что можно,
Но стремился развлечь, увезти, показать такое,
Чтобы полуприкрытые веки ее открылись.
Иногда получалось. Иной раз не выходило.
Надо было все время придумывать что-то очень
будоражащее. В этот раз, это был недавно
обнаруженный им замечательный парк сафари.
Там, чего только не было: змеи, жирафы, тигры,
целый сектор слонов и кормление крокодилов.
На кормление это, уж если совсем открыто -
муж рассчитывал больше всего - он давно заметил,
что у Джесси в характере есть первобытный отблеск,
а еще один раз, незаметно войдя в квартиру,
он увидел жену наблюдающей на экране
что-то дикое из арсенала энимал плэнет,
и жена застеснялась, и сразу переключила,
но лицо ее ярко и страстно светилось счастьем.
Крокодила туда привезли незадолго. Если
объяснять это честно, в питомнике побоялись,
что подохнет - уж очень он грустненький был все время,
не хотелось возиться с отчетностью, если сдохнет,
а для нового парка просили, чего ж, скажи мне,
не воспользоваться блистательным совпаденьем?
Муж не верил глазам. Загружая жену в машину,
словно спящую куклу, он просто не мог поверить,
что спустя полчаса эта женщина станет словно
выше ростом, и шаг ее будет чеканно-твердым,
и она остановится, и на него посмотрит,
не своими глазами, а радостью, высью, светом,
и обнимет его неожиданно очень крепко,
поцелует и скажет:"Ты знаешь, ты помнишь, милый,
Ты сказал, что ты жаждешь увидеть меня счастливой?
Я не знаю, что будет, но чувствую: счастье близко.
И мою благодарность не выразить, не исторгнуть,
Просто знай: у тебя получилось. Я чую счастье."
И еще поцелуй. На прощание. И объятье.
"Я хочу посмотреть на кормление крокодилов!"
Так и запах-то не долетит до ноздрей мгновенно,
Как мгновенно пират с крокодилом себя признали,
И шагнули на встречу друг другу мгновенно, тотчас.
Крокодилов там было немало и дотянуться,
Друг до друга им не удалось. Удалось не сразу.
Но не так это важно - физическое касанье.
Напоследок уже дотянулся пират до носа
Своего крокодила. И то не рукой. Протезом.
Крокодил улыбнулся. Открыл свою пасть. Кусочек
механической плоти казался ему столь сладким,
самым сладким кусочком за жизнь. Это было счастье.
Все продлилось, от силы, должно быть минуту, пару...
Все кричали вокруг. Страшный плеск в открытом вольере.
Не кричал только муж. Улыбался. Улыбка эта
привлекала внимание. Многие говорили,
что пристроил супругу в бассейн, обнаружив что-то
неприличное, скрытое в темном, неясном прошлом.
Но в полиции быстро прикинули: не пристроил.
Он от горя лишился ума, повторяя только,
Что сбылась его цель, он увидел жену счастливой.
Был отпущен полицией. Жил одинок и счастлив.
Крокодил умер ночью (не думай, что крокодилов
уничтожили. Дорого. Это была случайность.
Сумасшедшая женщина. Кто же тут застрахован?
Перестроили аттракцион и забыли вскоре).
Крокодил же погиб, посчитали, что от протеза,
мол, попало в распор и не справился, да и возраст,
но потом оказалось, что было и что-то вроде
окисленья металлов. Что сам бы протез, возможно,
ничего бы не сделал, но что-то другое в брюхе,
залежавшееся, возможно, что очень долго,
вдруг вступило в реакцию. Дальше финал известен.
Режиссер говорит:
Знаешь, ты ненормальная.
Я хотел тебе рассказать еще историю про Курта Кобейна,
а теперь не стану. А то и там выяснится, что все были счастливы,
и никто, никто не страдал.