От Хормы и Секелага
до мест, где плещет Мером,
драконом царствовал голод,
вползая за домом в дом.
Скелеты с иссохшей кожей
закапывали тайком
обглоданные останки
младенцев и стариков,
рвали зловонные трупы
в провисших склепах шатров,
себе перерезав вены,
сосали гнилую кровь,
ползли, как большие черви,
бездумно предсмертье для,
давясь землёй и полынью,
съедая падаль в полях,
молча вгрызались друг в друга
подобьем цепных собак;
и допивал их жизни
невидимый вурдалак.
От падежа и разора,
минуя за градом град,
не погребая умерших,
на юг уходил Аврам.
Источенный алчной думой,
приблизясь к чужой земле,
уж предвкушая наживу,
промолвил Саре беглец:
«Для египтян вожделенной
будет твоя красота.
Они, чтоб владеть тобою,
землёй мне замкнут уста.
Чтобы в живых я остался
и чрез тебя стал богат,
сокроем, что ты жена мне.
Скажи, что тебе я брат».
И вот столичные стены
раздвинулись ввысь и вширь.
И в каменное величье
беженцы смутно вошли.
Безбрежной, как небо, властью
была здесь сжата душа.
Сам жаркий шершавый воздух,
казалось, мешал дышать.
И где только можно было
товаром живым блеснуть,
перед глаза мужские
Аврам выводил жену.
И Сары краса впускала
в сердца за иглой иглу.
Молва, разойдясь кругами,
омыла монарший слух.
В гулких дворцовых покоях –
оскалы сфинксовых морд;
в лотосах и орхидеях –
пропахший мускусом одр.
Истому ночных фиалок
волнами дурман-реки
струили в тоске невнятной
висячие цветники.
Фонтан с виноградной кровью
сеял пьянящий туман;
и в бронзовых барельефах
змеилась древняя тьма.
Пурга лепестков жасминных
над факелами вилась;
чернильно лоснились негры,
сияя белками глаз.
Евнухов чёрная зависть
изныла в жгучей тщете;
время гребли опахала
над сладостной негой тел.
Две плоти вросли друг в друга
в забвеньи всего и вся,
друг друга в огонь ввергая
и судорожно гася.
В неудержимой надсаде
себя избывала страсть;
в раба царя обратила
её корневая власть.
Фениксом Сара сгорала
в счастья обвальных мирах,
каких никогда ни разу
не открывал ей Аврам.
В прорези окон высоких
тянуло илом речным.
И чёрной пантерой полночь
таращила глаз луны.
А у себя на постели
блаженство вкушал Аврам,
лаская очередную
из щедрых царских наград.
И ночи сменялись днями.
Аврам всё копил добро.
Но как-то к исходу года
призвал его фараон.
«Узнай, пришелец лукавый:
твой разговор у олив
с твоею женою Сарой,
подслушав, мне донесли.
Старик! Презренная бездна!
У низости есть ли дно?!
А я-то твою наживку
считал своею женой!
Смерть заслужил ты – за то, что
столь мерзостно лгать мне мог.
Но пусть твоё преступленье
судит всевышний Амон.
Я ж ранее данных мною
тебя не лишаю благ –
за то, что в страсти безмерна
со мною Сара была.
Теперь уходите оба.
Проводят вас до границ».
И вышли Аврам дрожащий
и бледная Сара с ним.
И море живое с ними
шло от великой реки.
Мерно текли к горизонту
верблюды и лошаки.
Плыли, в тюках затаившись,
зарева тканей и хром.
В ларцах наливались властью
золото и серебро.
Невольники шли понуро,
уставив под ноги лбы.
И плавно качались бёдра
в любви искусных рабынь.
И Саре Аврам воскликнул,
радостным сердцем горя:
«Ты знаешь, такая сделка
бывает в жизни лишь раз!
Запомни накрепко, Сара,
главнейший в жизни закон:
лишь хитрый дружит с удачей;
быть честным – быть дураком».
И, взглядом счастливым гладя
волов, рабынь и овец,
вознёс благодарность Богу
грядущих родов отец.