Речка голубой лентой петляет и вьется по долине, в которую превратилось старое, еще ледниковых времен ее русло. Нынче она обмелела, заросла ивняком и ракитой, а когда-то неслась бурным студеным потоком между обрывами размытых берегов, уносила к морю всю муть и грязь, оставляя на нашей земле родники изумительной чистоты. Благодаря им вода в реке так и осталась хрустально-студеной, и на песчаных отмелях до сих пор можно увидеть под водой бьющие ключи.
Мое первое знакомство с рекой едва не стоило мне жизни: еще совсем маленьким и неразумным, прогуливаясь по крутому бережку, вдруг как-то внезапно скатился я по глинистому обрыву прямо в воду. Ничего не подозревающая мать полоскала у обрыва белье, а я, как маленькая брошенная в воду собачонка, задержав дыхание, барахтался в теплом вечернем потоке и слышал эхом отдающийся голос нашей соседки, полоскавшее рядом: «Смотри, - плывет». Но эта река так и не научила меня плакать, - слишком была мелка, зато в ней я научился нырять.
И еще я научился в ней ловить руками мелкую рыбешку: домиком сложив ладошки и растопырив пальцы, вдруг прижимал зазевавшегося гольца или пескаря ко дну, а потом вместе с песком выбрасывал его на берег.
Взрослые ловили рыбу по-другому. Помню ослепительно-яркий, весь в цветущем разнотравье луг, берег реки и бредущих по плечи в воде отца и еще двоих с «бородником» - хитрым приспособлением в виде рамки-дуги с длинной сетчатой кормой. Эту рамку прижимали ко дну, а загоняющий болтом – длинной жердью с утолщением на конце, - бил по корням кустов (под «курцы» - как говорили) загонял рыбу в «бородник».
Мне, тогда еще «мальцу», доставалась почетная обязанность носить по берегу в холщовом мешке выловленную рыбу. А потом, когда мужики, выкручивая мокрую одежду, дрожащими пальцами ломая спички, закуривали, я раскладывал рыбу на три одинаковые кучки и, указывая пальцем на какую-то одну, звонко вопрошал отвернувшихся рыбаков: «Кому?..»
Осенью река становилась неуютной. Студеный туман по утрам окутывал ее. Тут было уже недолго и до холодов.
Зимой река покрывалась льдом, ее заносило снегом, жизнь в ней виделась только через мутное окошко тонкого ледка, прихватившего прорубь. Все в подводном царстве казалось сонным и тягуче-медлительным, дремлющим до весны.
Красавица-весна, с теплым ветром врывающаяся на нашу землю, пузырем вздувала лед, ломала его в крошки, а потом гнала вниз по течению. Наступал разлив, раскрывающий еще один образ, таившийся в реке, - образ моря. Разлившаяся на все старое русло река превращалась для нас, мальцов, в подобие океана, в котором лодки-плоскодонки и плоты мерещились пиратскими кораблями, а самодельные стрелялки – тяжелыми пиратскими пистолетами.
Потом мне довелось увидеть настоящее море, и оно не таило в себе столько загадок, как то, детское, созданное воображением на берегу реки.
Видел я и другие реки – полноводнее и величественнее, на как в лицах всех женщин мира мы видим черты лица своей матери, так и во всех реках – больших и малых, - мне видится только одна – река моего детства.