На краю обрыва две березы,
Словно ждут кого–то две вдовы.
И роса блестит, как вдовьи слезы
И шумит обветренный ковыль.
Тихо деревенька вымирала,
Кладбище покрыла лебеда.
И тревожно речка замирала,
С прошлым, расставаясь навсегда.
Никого уж больше не осталось,
Кроме белоствольных двух берез.
Русь большая, а такая малость,
Только Бога трогает всерьез.
И сверкают в полнолунье грозы,
Омывая ливнями ковыль.
И стоят притихшие березы,
В ожиданье чуда две вдовы.
***
Короткий бой был яростно жесток,
Железный лязг, да краткий вскрик предсмертный,
И снова устремляясь на восток
Фашисты проходили километры.
А позади сожженные дома,
Да трупы искалеченных детишек,
Стрельбою раскаленный автомат
В глаза людей от ужаса притихших
Глядел, и нависала тишина,
И всем казалось, что вот-вот проснутся,
Но мокла под рубахою спина,
Поняв, что уж не смогут улыбнуться
Ни солнцу, ни ребенку в ранний час,
Преодолев животный страх и ужас.
О, сколько было смелых среди вас,
В крови лежавших на январской стуже!
Но наступил и сорок пятый год,
И бой последний был у стен Рейхстага,
Что завершил возмездия поход,
Сияя над Берлином алым стягом.
***
Легко ступая по земле,
Ушла разведка в ночь,
Полк, исчезающий во мгле,
Не сможет им помочь.
И до рассвета мост взорвать,
Врагу, не дав пройти,
В плен не попасться, не предать
На огненном пути.
Сапог покрыла лебеда
Зеленою пыльцой,
Их было семеро тогда,
Бегущих, под свинцом.
И лай собачий нарастал,
Стучала кровь в висок,
Дон ослепительно блистал,
Манил к себе песок.
Седым ракитам не укрыть,
Не спрятать семерых,
Но брошен жребий, и прикрыть
Оставили двоих.
Все ближе беспощадный враг,
Не отступить назад,
Фашистский вопль и кровь собак
От взорванных гранат.
Вдруг захлебнулся автомат…
И обнял сын отца…
Но живы пятеро солдат,
Дошедших, до конца.
Хранит затихший буерак
Святые имена,
Как орден вспыхнет алый мак
Вслед давним временам.
***
На вершине Мамаева Кургана
Передо мной синеет океан
Небес и Волги, слившихся в безбрежье,
Как остров славы - мужества курган,
Здесь - Сталинградское правобережье.
На этой стороне шел страшный бой,
Здесь бились насмерть и во имя жизни,
Здесь, где стою с поникшей головой,
Гордясь своим народом и Отчизной.
Здесь, где был сломлен оголтелый враг,
Несущий миллионам смерть и ужас,
Струился на руинах алый флаг
Зарей победы на февральской стуже.
И потому запомнился навек
Горящей Волги небывалый пламень,
Здесь каждый камень мстил как человек,
И каждый человек был тверд как камень.
Тропой священной поднимаясь вверх,
Я каждым нервом чувствую и знаю:
Чей стон, чей крик – напоминанье тех,
Кто нес к Рейхстагу боевое знамя.
Передо мной синеет океан
Небес и Волги, слившихся в безбрежье,
Войны священной мужества курган -
Могилы павших на правобережье.
***
В чистом поле посреди вселенной
Памятник танкистам в небо взвился,
Чтобы вечной памятью нетленной
Разум человечества копился.
Зажигаю свечи вряд – четыре,
Словно души их горят, не гаснут,
Если я живу в беспечном мире,
Значит, смерть героев не напрасна.
В рюмке водка искорками светит,
Пахнет корка хлеба печью, домом,
И у них должно быть были дети,
Я ведь с ними даже не знакома.
Только верю, что в краю далеком,
Где-то на границе с Беларусью,
У могилы скорбно одинокой
Кто-то тоже выпьет с тихой грустью.
***
У обелиска
Как разнолик сверкающий гранит,
Что держит с водкой благостную фляжку,
Он как душа немало тайн хранит,
А ей бывает горестно и тяжко.
Мы все сюда когда-нибудь спешим:
Покаяться, открыться, поделиться,
Где мысли, как цветные миражи,
Проносятся мгновенно, словно птицы.
Воспоминаний омут голубой
Воронкой страшной втягивает память:
Ножи, штыки…и рукопашный бой…
Смертельно может что угодно ранить.
Над трупами, где камни и песок,
И груды искореженных орудий,
Смерть бьет прицельно: в сердце и в висок.
А это все - отцы и братья, Люди…
Гранит немало может рассказать,
Но он молчит. Слова слезами льются.
Как страшно одиноко замерзать,
Где не луна, с горячим чаем блюдце
И матери израненных солдат…
Но кто поможет, если в поле пусто?!
Не отыскать, кто в этом виноват,
И вновь ползем, кровавым снегом хрустнув.
Мы уходили трудно на восток.
И как же было горько нам и тяжко…
Я оставляю маленький глоток,
Другой солдат глотнет из этой фляжки.
***
Русскому солдату
По земле раскаленной смертельным огнем,
Жаркий воздух, вдыхая израненной грудью,
Возвращался домой он обыденным днем,
А нашел только пепла бесценную груду.
И стоял у березы и плакал навзрыд,
Вспоминал, проклиная окопные драки,
И могилу, где был первый ротный зарыт
После той сумасшедшей последней атаки.
А еще отступленье и битву за Керчь,
Крики тонущих в темной и вязкой пучине,
И от взрывов поднявшийся пламенный смерч,
И жену у плетня с незажженной лучиной.
И сынишку, которого нес на плечах,
Щекоча и смеясь на крыльцо забегая…
И кричал он во тьму, прокляв зло палача,
Но молчала она, сердце болью сжигая.
По земле раскаленной военным огнем,
По пропитанным кровью степям и отрогам
Возвращался с победой солдат ясным днем,
Полной болью, слезою и скорбью - дорогой.
***
Исповедь немецкого солдата
Столь жуткого не видел я нигде,
Позиции подобной не приемлю,
Его топили в ледяной воде,
И танками закатывали в землю,
Его на дню бомбили много раз,
А это может пережить не каждый,
Когда взрывался рядышком фугас.
Он умирал от голода и жажды,
Кусок горбушки, видя перед сном,
Укрывшись разноцветьем звездных мантий,
Но обожженный яростным огнем,
В атаку поднимался по команде,
И все-таки всем бедам, вопреки
Он не утратил чувства состраданья,
Внимал мольбам протянутой руки,
Взгляд, опустив стыдливо в оправданье,
Что нечем пленных накормить порой,
И ту старуху у сожженной хаты,
Но нарушая вдруг солдатский строй,
Бросался к ним с последним виновато.
Вот по руинам строем я иду,
Казалось бы – достиг, чего хотелось,
Но видя бесконечную беду,
Я содрогался всем промерзшим телом.
Ведь это я незвано шел сюда,
Круша, сжигая, все, что было свято…
Я знаю, не простится никогда
Мне это русским праведным солдатом.
***