После новогодних праздников не грех подумать и о весне. Тем более что белизну цветущих садов весной часто сравнивают с белым цветом настоящего снега. Так почему бы не перенестись мечтой в эту цветущую и благоухающую пору? Стихотворение сумского поэта Льва Скрынника – как раз о ней.
Стихотворение говорит о том времени, когда человек без конца наслаждается красотой и каждую минуту ожидает от природы еще больших чудес. Но может ли случится так, что эти его ожидания будут обмануты? От стихотворения у меня осталось противоречивое впечатление. Вполне возможно, эта противоречивость связана скорее с самой темой стихотворения…. Как-никак, весна….
В первой строфе мы сразу же погружаемся в атмосферу цветущего сада.
Весной бездомной дом уходит в сад,
и зарастает вишнями до пят,
как старый хиппи на краю вселенной.
Вокруг, жужжа, галактики цветут,
а он кряхтит и ощущает зуд
смолистых соков в деревянных венах.
В этой строфе все построено на противоречиях: дом оказывается в «бездомном» мире весны, да в придачу еще и «выходит и в сад», то есть, покидает привычное свое место. А в последних строчках он подобно живому дереву, «ощущает зуд смолистых соков». Впрочем, современного читателя, наверно не удивишь тем, что дом чувствует «свои деревянные ребра» (то есть, вены). «Старый хиппи» – ключевой образ. В нем и усталость, и протест против привычного порядка вещей. А то, что он оказывается «на краю вселенной», еще больше интригует читателя. Читатель ждет, что в следующей строфе он узнает о судьбе этого хиппи еще больше.
Но вторая строфа переносит нас в интерьер дома, расставляет другие акценты.
В нём прели зреют по сырым углам,
зимуют с ними как забытый хлам,
и наши покорёженные тени.
Но, хлопнув ставнями подслеповатых глаз,
сквозняк вспугнёт их хаосом проказ,
и захлестнет травой крыльца колени.
Теперь нас уже интересуют другие вопросы. Почему тени – «покореженные»? Что такое особенное им пришлось пережить в прошлом? А роль дома оказывается неожиданно пассивной. Ему, как сказочному Вию, сквозняк открывает (или закрывает?) глаза. И описываемые события снова погружаются в хаос противоречий (извините, проказ).
Первая строчка третьей строфы дает неожиданно выпуклый осязательный образ.
Птиц молодые слыша голоса,
ладонью тёплой солнца полоса
касается шероховатых досок.
И тени в папоротник выскользнув бочком,
не вспоминают больше ни о ком,
любуясь, как грозы мелькает посох,
Ладонь касается «шероховатых досок», но это «теплое» прикосновение ведет не к пробуждению. Оно заставляет читателя раствориться в пейзаже. В третьей строфе мы уже забываем и про «старого хиппи», и про «покореженную» судьбу теней. Даже сами тени, кажется, «не вспоминают больше ни о чем». И только «посох» грозы как будто все еще зовет куда-то вдаль…
Но в первых строчках следующей строфы действие снова оборачивается бездействием, пассивностью.
как май картавит в дальнем далеке,
как тишину на нежном языке
вышёптывает мотыльками вечер…
Тогда, возможно, вспоминает дом
о времени счастливом и простом,
как и вся жизнь отпущенном на ветер.
Намерение совершить действие переходит в речь, которая заканчивается шепотом. Но о чем этот шепот? Темы, которые доминировали в первых строфах, забыты напрочь. Дом вспоминает «о времени счастливом и простом», то есть, о чем-то более раннем, чем все описанное выше. Даже «посох» грозы навсегда остается в прихожей как некое приятное воспоминание.
Последняя строфа – окончательный триумф пассивности. Дом засыпает.
И наши тени поглощает ночь,
дом засыпает, и ему помочь
готовы своим тремоло цикады.
Пора и нам: прощание с весной
(как леденец, что тает за щекой)
нас убивает этим сладким ядом.
Не знаю, как другим, но лично мне «тремоло цикады» скорее мешает, чем помогает заснуть. Звучащее на иноземный лад слово «тремоло» никак не подкреплено предыдущим образным строем, и поэтому звучит как новая, требующая своего раскрытия тема. Но стихотворение оканчивается слишком быстро, чтобы так или иначе удовлетворить наше любопытство.
Теперь посмотрим на стихотворение полностью.
Весной бездомной дом уходит в сад,
и зарастает вишнями до пят,
как старый хиппи на краю вселенной.
Вокруг, жужжа, галактики цветут,
а он кряхтит и ощущает зуд
смолистых соков в деревянных венах.
В нём прели зреют по сырым углам,
зимуют с ними как забытый хлам,
и наши покорёженные тени.
Но, хлопнув ставнями подслеповатых глаз,
сквозняк вспугнёт их хаосом проказ,
и захлестнет травой крыльца колени.
Птиц молодые слыша голоса,
ладонью тёплой солнца полоса
касается шероховатых досок.
И тени в папоротник выскользнув бочком,
не вспоминают больше ни о ком,
любуясь, как грозы мелькает посох,
как май картавит в дальнем далеке,
как тишину на нежном языке
вышёптывает мотыльками вечер…
Тогда, возможно, вспоминает дом
о времени счастливом и простом,
как и вся жизнь отпущенном на ветер.
И наши тени поглощает ночь,
дом засыпает, и ему помочь
готовы своим тремоло цикады.
Пора и нам: прощание с весной
(как леденец, что тает за щекой)
нас убивает этим сладким ядом.
——————
Стихотворение Льва Скрынника основано на чистом впечатлении. Читая его, мы открываем для себя глубину чувства, вызванного буйством цветущего сада. Это чувство порождает целый ряд образов и сюжетов, которые как бы разрывают стихотворение на части. Но, именно благодаря своей противоречивости, они увлекают читателя, заставляют его живо представить себе картину цветущего сада. Вглядываясь в нее, мы не находим в ее весеннем хаосе единого центра, а стихотворение (как леденец в последней строфе) тает слишком быстро для того, чтобы мы могли все понять и разобрать. Но от растаявшего леденца остается незабываемое впечатление. Стихотворение дает толчок воображению читателя. И это, как мне кажется, является главным достоинством стихотворения.