( из студенческого романа "Бабочка в часах")
Иди, пусть обольщенье ждет
Богатств иной земли,
Но белый эвкалипт
И там отлив берёзовый напомнит —
Простой твоей земли
Весь неизыск.
Нинок с Азали уезжает за границу,
Надменные улыбки стряхивает стенам:
— Зачем мне, Храм науки, твой диплом?
Я — женщина.
И я не для того училась,
Чтоб быть потом профессоршей в очках
Или газетной мышкой.,.
Чтобы потом с блокнотиком и книжкой
Записной
Ходить по перепачканным заводам.
И фу — как там гудит и пахнет неприятно.
И мужики все в грязных пятнах
На робах. Ужас просто! Что о них писать?...
Проценты, планы, соцсоревнованья —
Мура1.
Ну ладно мой отец там, на заводе.
Он все-таки начальник. И не у станка.
Его там на руках все носят,
Как носят на руках, рожденные им предписанья
И указы.
Мать — личной секретаршею всю жизнь.
Но ведь не у кого-то, у отца.
И люди к ним домой приходят
Не кто попало — лица!
Но все равно, какая это жизнь?!
И стоило ль пять лет учиться,
Чтобы не видеть посланников заморских стран?
Не выбрать для судьбы... ну, если уж не принца,
То англичанина или француза
И жить потом в божественных местах...—
Она с любовью завернула тот светильник,
Павлиньи перья чтобы не помялись,
И шкуру леопарда в вещевой мешок закатывала,
Словно половик..
И в крокодиловые чемоданы
С пейзажными наклейками Булии
Заталкивала ценные сафари
И блайзеры с заклепками на шее,
Кроссовки, кепи, носовой платок.
Платок, платочек — ох!
Такой тончайшей импортной работы —
Такой к лицу приятно поднести...
А ложечки — ну как звенят!
А чашечки — на полглоточка кофе —
Зато изящество какое!
Из них особенный вдыхаешь аромат.
Ну а перчатки! Ах перчатки-то — перча-тки!
Погладят ручку, будто котика погладят!
А тапки — на оленьем импортном меху,
В такие ноги всунешь
И так с подносиком по комнате пройдешь,
Чуть распахнув халатик...
Ах, халатик! Из дыма сшит.
Из дыма от прекрасных сигарет!
Из воздуха, который кружит голову,
Из фирменных духов, нежнейших и особенных,
Как руки принца,
Как дыхание Азали,
Когда он буйно спит и дышит, как насосик,
Насосик от его голубенькой машины.,.
А перстенек! — к бриллиантику — бриллиантик.
О, нету сил! Скорей его — на пальчик!
Ну, женщина, ну — я!
Вся из себя! Куда там Данке!
Оборванка, Господи!
При внешности своей, как дурочка,
О лоб учебы билась.
Но что она, без блатов, без нарядов?
На кой ее талант? Ее лицо — кому?
Какого-то там психа пожалела
И вышла замуж. Он? Без состоянья.
Какой-то полумедик-недоучка,
Ребенок, дурачок. Нашла кого жалеть!
Да нынче всем на жалость — плевать!
Плевать и растереть,
Надо уметь достойных выбирать
И знать, кого жалеть.
Того, кто хорошо потом отплатит.
Вон сколько клеилось к ней дипломатов,
А из каких семей благополучных.
Как умоляли... А она подарков не брала — Во, дура!
Что стоит ну хотя бы итальянец,
Который предлагал сниматься ей в кино...
Да я б с такого содрала три шкуры!
А после — к принцу, чтоб узрел, как хороша,
И побоялся бы такую королеву
Вдруг потерять.
Что говорить я умно не умею!
Ах, чушь! Он сам по-нашему не много понимает.
Для женщины не важно — говорить,
Гораздо интереснее другое —
Гулять, блаженствовать и пить из хрусталя,
Потом — банкетки, пуфики, перины —
О, божья благодать! Не то, что у Ирины.
Ирина, то же самое, глупа!
Уж не могла на худший случай
Французика себе захомутать.
Не всем, конечно, достаются Принцы.
Она — болезного решила вызволить из смерти
Силою любви.
А он вдруг взял и помер.
Вот номер! Радовалась бы, что руки развязала,
А она — рыдать и Богу в ножки падать,
За вечное спасение его души молиться —
В монастырь.
Раздумья всякие — кто честен, кто неправ...
Как надо жить?
Как жить? Да что тут думать!
Жить надо просто очень хорошо.
А прежде хорошо ее устроить,
А что она? Ах, боги-полубоги!
А после с узелочком по дороге.
Во, нрав!
Быть надо женщиной!
И не жалеть убогих. —
Светилась, пенилась
Обласканная случаем душа
От предвкушения, что в_той стране
Азали замок для нее построит
У моря на холме. И будет весь при ней.
И сердце её сладко замирало:
"Мой принц! О мой Отелло!"
Кто такой Отелло
И на что способен,
Она пока не знала.
Зато: "Мой принц!" — лучилось сквозь ресниц.
— Что этот бескультурный грубый город!
И ни к чему мне вся эта столица,
И вся эта земля, и нищета.
Вот там, в Булии, буду я царица!
Как в сказке, буду там.
А здесь, в этой стране... Ну, что я здесь забыла?
Поплачет мамочка, поплатится папан.
Ну, это же такая ерунда, когда —
Во имя счастья дочки...
Я буду им из-за границы посылки посыпать.
Во, удивится мать,
Когда пришлю ей золотом расшитый плащ
И самых ярких красок платье.
Она от восхищения заплачет
И побежит соседям показать,
Не зря, мол, дочь в столицу уезжала,
Она училась, чтоб принцессой стать. —
И тёте Тане даст рукав потрогать
Расшитого плаща.
И пуговичку повертеть чуть-чуть
Из косточки какого-нибудь динозавра!
А та — в отпад!
Во, будет слава всей ее семье...
Когда к аэродрому подходила,
Когда на трап всходила, как на трон,
В ее сердечке что-то вдруг заныло,
Тихонько, вяло, будто бусинка упала
В песок.
Но не задумалась, к чему это бывает,
Такой вот "теньк" — и отломилось от души.
Всего лишь "теньк" — и всё как не бывало.
Прыжок на небо и —
В другой стране. Дыши!
Горячим воздухом дыши!
Ах, как здесь все нарядно!
И принц Азали рядом.
Как хорошо...
Что было дальше?
Месяц волшебства.
За ней служанки всякие ходили,
Ей туфли чистили
И платья подавали каждый день
Все новые. Одно другого краше.
Конечно, с кем-нибудь хотелось поболтать
О том, что значат для нее эти богатства.
Но жизнь была какая-то немая.
Совсем не понимали здесь ее слова.
А у Азали — нет, немыслимо! —
Но появилась новая жена.
А старую? Продать задумал в рабство.
Кому-то там понравилась она
На Берегу Слоновой Кости.
Не в качестве жены, а в качестве рабыни.
— Еще чего! Рабыней в наше время!
Азалн, ты сдурел? Ну что за дело? —
- Ты мне надоела, — сказал ей черный принц,
И я тебя продам. И не кричи.
У нас свои законы. —
И так ей стало за себя невыносимо:
Ведь не для рабства же она училась!
— Дикарство! Небывалая отсталость!
Куда попалась я? И как теперь вернуться?
Скорей бы к папе, к мамочке. Домой!
Вернуть гражданство!
В рабство? Да как же это человека продавать?
Меня — и в рабство?!...
Люди, помогите! Верните подданство! —
Посольство, телеграммы... Всё никак.
Вдруг вспомнилась ей песня ручейка
Из детства, на ее земле, в России.
Да как же все там было хорошо,
Свое!
А как ее любили две няни в садике.
Одна такая тихая, как снег,
Сидела с ней, когда всех разбирали.
Сидела и ждала, вязала что-то,
Что-то напевала.
И даже папу с мамой не ругала
За то, что заработались совсем.
Вторая няня — старенькая Клава
С ней вместе рисовала труса зайца,
Когда совсем уже ие знала,
Как девочку от грустных слез избавить,
Когда она по маме заскучала.
И тетя Клава говорила: "Заяц!
Смотри, совсем запутался в ушах,
Такие длинные, какой подслушник!
Я расскажу тебе о нем, послушай!"
А Нинка пальчиком на зайца: "Мама?"
Да где же это все?
Да разве она знала,
Что б от какого-то там зайца на бумаге
Заплачет сердце через много лет.
И что оно сожмется вдруг в комочек,
В комочек, ну, почти неощутимый,
И где-то потеряется внутри...
И оттого, что потеряется,
Мир съёжится в комочек
И станет малою крупинкою земли.
Той, детской, той земли,
Которую ударить можно палкой,
И по которой можно топнуть ножкой,
И по которой можно было разогнаться,
Как мячик.
И совсем без страха
Под куст черемуховый закатиться,
Как иногда закатывается, зарываясь в листьях,
Солнце.
И как было не страшно, нисколечко,
Упасть туда, в траву,
Где прыгает, как солнце, мячик,
И как было не больно почувствовать,
Что кто-то тронул локтем,
Чтоб обогнать и первым ткнуть ногою мячик.
Как были слезы те просты и поправимы,
Ведь там, пусть босиком, пусть в рваном платье,
Она была своя.
Она была любима.
И где-нибудь всегда ждала зашита.
И слезы быстро уходили в радость.
И, как вода, на мокрой туфельке блестели,
Уже не больно.
И можно было кувыркаться по траве,
Как заяц,
Себя запутывая длинными ушами листвы,
И все же понимать, что ты — не заяц,
Что у тебя есть дом, а не какой-то кустик,
Дом, где царапины твои отмоют,
Дом, где из чёлки вытащат репейник,
Где к ранке ляжет мягкий подорожник
И так легко-легко её погладит.
Где рядом с папой можно быть, как гномик,
Идти по улице, к ноге его прижавшись,
И не бояться, что тебя забудут,
Что потеряют на какой-нибудь из улиц,
И ты к своим игрушкам не вернешься,
И к маме на руки не упадешь,
Не захлебнёшься вдруг от радости открытья,
Что на земле есть улица и дом,
И папа с мамой,
И не надо опасаться,
Что как-нибудь тебя отлупят плети,
И ни за что потопчут великаны
Из той страны, где все есть неизвестность.
Где ты принцесса — только на минуту,
Где все наряды ничего не стоят
Лишь одного на пояске разорванного платья,
Когда собаку мама отгоняла...
И снова — улица. И снова — дом.
И уходить, и возвращаться очень просто,
Когда весь мир — это одна тропинка —
Всего одна тропинка —
От дома. И — к нему.
Всего. Всего-то человеку надо —
Одна тропинка.
Как ее вернуть?