Предотъездная лихорадка
шалым пламенем лижет пятки
и в клочки мои ночи рвёт.
А дорога – манок утиный –
зазывает. И дышит в спину
страх предчувствия, что вот-вот,
в суете по закупке снеди
и вопросах: опять уедет?
я уже позабуду дом.
Всё, что сделаю, будет нужным,
но не главным. И безоружным
станет голос мой. А потом
колесом, колобком, юлой ли
покачусь. Без вины, без воли,
без пристанища, без корней.
Но один на один со слогом,
с ритмом, выдуманным дорогой.
…Город грёз моих, студеней,
иль, напротив, наполнись солнцем,
но – прими. Обернись червонцем,
на него я куплю любви,
той, что водит ветра по краю,
за которую умирают,
и которою мир увит.
А потом я вернусь в свой кокон,
где двенадцать умытых окон.
Там дождутся меня цветы.
Там мой кокер с глазами эля
не осилит за три недели
наготовленной мной еды.
Там уже двадцать лет ночами
Море Соли меня прощало,
и простит, я надеюсь, впредь.
Я вернусь, ну куда мне деться.
Но оставлю в дороге сердце.
Чтобы было о чём жалеть.