В моём саду семь гипсовых фигурок,
семь гипсовых советских пионеров,
семь гипсовых отчаянных горнистов,
держащих горны в гипсовых руках.
Когда их в бой водил кремлёвский гуру,
являя беззаветности примеры,
они несли в сердцах зачатки истин,
витая головами в облаках.
И кое-где торчащей арматурой
обнажены их сущность и манеры,
ведь каждый в убеждениях неистов –
и перелом веков поверг их в прах.
Семь гаммельнских примерных крысоловов,
высвистывая песенки на флейтах,
вели сначала крыс, потом детишек
по лабиринтам инобытия.
Им вручено властительное слово,
и в череде припевов и куплетов
они уходят и звучат всё тише,
и среди них один, наверно, я.
Когда зерно окажется половой
и в стужу отлетит похмелье лета,
и град однажды загремит по крыше,
вам вспомнится история моя.
Семь ангелов, трубящих неумолчно,
семь свитков в их руках и семь печатей,
и ход конём, ведущий силы ада
на бой последний, на Армагеддон, –
что только не привидится воочью
российскими безлунными ночами,
когда семь кулаков грозят из сада
и в очаге давно погас огонь...
Но слышишь трубный зов? И, между прочим,
никто не помешает вдруг начать им
военный марш, ноктюрн ли, серенаду.
Ты слышишь звук трубы и стали звон?