Предисловие:
Я наконец-то, боюсь, завершил самый нелогичный, самый долгий и странный мой труд.
Я надеюсь что каждый найдет в нём сходство с тем что любит и что презирает.
Я верю в то, что оно не останется незамеченным для расширенного подсознания тех, кто терпит мои надоедания.
I
Даже Космос раньше был ближе,
Но Земля была столь далека,
Если Солнце нам больше не верит,
То не видеть нам больше добра.
Мы как розы в космической ноте,
Утонули закрывшись в очаг,
Любовь променяв на законы.
Здесь не нужен последний солдат.
Мы на флаги меняли иконы,
Обезумевши лишь до поры...
Вскоре флаги стали не в моде,
И взметнулись гордо кресты.
Божий сын не носил в сумке ружья,
Он не думал отцовским чином,
Принимал за радушным застольем,
Захлебнулся он лестным вином.
Вам не нужен больше ваш свет,
Вам противно от вашей звезды,
Не согреют вас больше светилы,
Вас согреют ваши кресты.
II
Бледный дым выпуская клубами,
Палкой землю расчесывал бог.
Кровь усеяла землю цветами,
Черный шум в их устах пересох.
И смотрел он тогда на презрение,
С тем презрением, с которым угас.
И виднелось звездам виденье,
Сокрушил парфян будто Красс.
И укол разрезал черный голос,
За собой оставляя лишь смерть.
Поднимая к звездам свой колос,
Поднимая над господом плеть.
Но тогда все же ясно, он понял,
Он забыл и насмешки и блеск,
Все блестящее тут же замерзло,
Смертный пир превращая в бурлеск.
III
То, во что все мы верили завтра,
То скорей всего было вчера.
И Меркурий замолвил так сладко,
Всё войдет будто скоро в тартар.
"Вы в последние верили числа,
Затаив дыханье и взгляд.
Мы любили. И любим мы хвастать, -
Мы последний божий отряд."
Слушал молча Меркурий и думал,
И в глазницы пустые смотрел.
По плечу брата каждого хлопал,
Вдруг покинуть их он захотел.
Отказался в путь взять ружье.
"Нет орудий страшнее вранья!"
В этом бегстве он скоро поймет.
Мир - коровник, а бог лишь свинья.
IV
Путь его лежал по отрадным,
По бесчисленным стаям смертей,
И не знал пути он прекрасней:
Пустых коридоров, закрытых дверей.
Умываясь лишь только на праздник,
Водружая красный платок.
По песочным каналам галактик,
Что высвечивал тростью им бог.
По бокам вздымали пустые,
Серые стены алчных грез.
И все мало казалось ему,
Не виднелось ночами им звезд.
Скоро жажда скрутила рассудок,
Но отверг все предлоги питья.
Приближалась та правда так скоро,
Мир-то коровник, а бог-то - свинья.
V
Первый голос спросил не тая,
Своей грязной и пошлой отрады,
"Нет же рая и ада, ведь нет?
Ведь бездушные трупы... и смрадны?"
И попался в ловушку Меркурий,
Он не ведал, что тому отвечать,
Улыбнулся; на мизинец немножечко дури,
Как же тут и сейчас, врагу не соврать?
Меркурий замолк, и втянула ноздря,
Он остался стоять, молча плакать,
На бегу своем верном решился,
Как отец хотел бы он падать.
Рассекая зиг-загом потоки,
Рассекая пустые поля,
Не смотря на былые уроки,
Задувая молчаньем угля.
Кто же знал, предвещал ему он:
Вместо счастья, сплошные угли?
Неужели Эдем был лишь сон?
Неужели в нем жили все "вы"?
VI
На пустынный трон поднимаясь,
Цинично взял он смерть взаймы.
Своею жизнью обменявшись.
Смрадно ликовали его сны.
Над черным миром колыхали,
И грязный взлет Помпеев.
Их души слезно громыхали,
В пустынных улицах Бродвея.
Был назван он тогда безумцем,
Ходячим трупом средь умерших.
Проткнули лик его трезубцем,
И смрадно ликовали его сны.
Один лишь стоял он на крыше,
В руках и в устах его жало.
И слышал Лес, протяжный вой.
И смрадно ликовали те скрижали.
Они к нему простерли пальцы,
Они кричали ему в след.
"Ужасно пахнут все скитальцы,
Их утешение - щекотливый бред".
Они смеялись не спеша и обгоняя,
Они кричали всё себе взахлеб,
И истекая ядовито желтыми слюнями.
Бросали в его очи черный шелк.
Но все что он творил в ответ,
Так это скромно улыбался.
Насмешку освещал их свет.
Он, думали они, зазнался.
Но было лишь ему дано понять,
Что смех его и их, тут не случайны.
Что не сжимается в душе их прядь,
Смеются над собой они отчаянно.
Обитель их покинул он неспешно,
Тот удалился в глубь войны.
Он шел и медленно, и стиснув,
И смрадно ликовали его сны.
VII
Черный ворон, восседая угрюмо,
Раскинул свой пророчий взгляд.
Он ликовал не больше смрадно,
Ведь шел последний божий отряд.
Отряд всех лиц и масок, что всем известны,
Всех очертаний, всё в лике их лишь град.
Их смерти разные, и тем наверное прекрасны,
Ведь шел последний их отряд.
Входя в тот город, лживо улыбались,
Что вытирали слезы и прекращали смех.
Над чем они так яростно смеялись?
И лишь познав, воздали кару им за грех.
И заскрипел своим чиханьем,
Вечерний городской пожар.
Не понимало расставание,
Трупами утопленный базар.
"Вы предавались счастья сказкам,
Вы заливало тело своё сном.
И насмехались над собою дерзко,
Так и оставайтесь в мире том!"
Таков последний их завет,
Лежали трупы ровно в ряд,
Кровь радостно встречал рассвет,
Последний господа отряд.
VIII
Даже снег весь когда-то растает,
Даже небо уйдет за закат,
Он все точки над нами расставит,
Здесь не нужен последний солдат.
Шел последний алхимик по полю,
По замерзшему полю из грез,
Он в тюрьмах искал наших волю,
И в жаре он ловил свой мороз.
Он был волком овечьего стада,
Но овец всех давно проклял'и.
И под шкурами детской забавы,
Волки хуже туда забрели.
Вы зовете волк'а лицемером,
Хоть и сами скрыли чело,
Приставляете братьев к заборам,
А на волчьих копытах гнило.
Зло его является честным,
Зло его принесет им добро.
Но добро ваше вам только лестно,
Оторвали, забыли птичье крыло.
Тот храм в скале, что измывался,
Над низким телом странника того.
Но тут же он вошел, не растерялся.
Вопрос извечный волновал его.
"Гораций! Друг мой бессердечный,
Затми же гневом мой покой.
Сомкни глаза, вопрос извечный.
Неужто, безнадежен я, и злой?"
Гораций также мнимо улыбнулся,
Как улыбался странник им вчера.
Открыл уста, но сразу же сомкнулся,
"Не ведал зла, не ведавший добра!"
Смотря примерно с двое суток,
Закрыты напрочь, веки грешные его.
Он понял, не дождется, краток,
Его вниманием с ума свело.
Весь вечер путник шел в раздумьях,
Но неужели он намедни был неправ?
Дедал ли сбросил его в бездну,
Когда погиб на одре брат Икар.
IX
То дело было в моем сне,
Я предстоял кому-то в путь.
Там дерево предстало мне,
Меня пленила его жуть.
Сдавая мрачные зловония,
Мычал, словно как дитя, тот дуб,
Внимал я пристально, спросонья.
Раскладывая в очах свой труп.
Не помню точно, что спросил,
Ведь был то сон мой наяву.
Я помню, он меня простил,
Но черт, за что? И почему?
Он молвил мне, в опросном тоне,
"Скажи мне, путник, где добро?"
Я хохотал, как барышня в притоне,
Простой вопрос, но как хамло...
И показал тогда я путь,
Я закатил кромешно веки,
Что быть со мною - будь,
Пусть прекратят скитания реки.
"Да ты смешон, и также дерзок!"
Сказало дерево в ответ.
Я лишь, улыбку не скрывая,
Отрадно глянул ему в след.
Мой путь в последующие ночи,
Являл собой, что тишину,
Нет, не смыкались мои очи,
Не спал как раньше, в старину.
Закрыв же свет я на замок,
Туда же спрятав все дреманья.
Я дальше искушал свой рок,
Я дальше продолжал скитанья.
X
Когда стоял я на крыльце,
Явился взорам старый бог.
Тоскливо задавал он мне:
"Скажи, я умер? Или сдох?"
Я чувствовал себя ребенком,
Не ведавшим как краски описать.
Того кого я презирал, не знал,
Тому мне не под силу отвечать.
Но бог всё ждал, сжимая пальцы,
Тряся в руках трясущуюся трость.
Он ждал ответа от скитальца,
Внимая мне, как будто гость.
И мы молчали, долго глядя,
Друг другу в очи, и в ночи.
И мне казалось, что мы братья,
"Хоть нет тебя, ты, брат, прости"
Он понимал, что понимаю я,
Как не понять его другим,
Как сеял, словно, ясность дня,
Развратный сын, иль Херувим?
И покурив мы с ним отравы,
Смеялись ночь, как семья.
И лишь на утро я всё понял,
Мир - коровник, бог - свинья.
XI
Когда деревья пошатнулись,
Когда взмолился к небу бог,
Тогда земля вдруг содрогнулась,
Тогда завыл протяжно рог.
Узрел на красной он заре,
Как в синеву вливает яд.
Как мчался странник на коне,
Как молча шел его отряд.
Отряд предстал скитальцу вслед,
Предстал, как по указке в те года.
Они затмили седовласый его свет,
Уничтожал когда-то города.
"Ты бог, ты грезил всем нам суд.
Ты всё откладывал, а мы вершили,
Но вот настал и твой черед!"
На том глаза ему закрыли.
Когда же умер бог (иль сдох?)
Меркурий шел уже по морю.
Он чувствовал, как умирает бог,
Но не давал свободу горю.
XII
Отвергнут был когда-то,
Отец, лишенный брата,
Той ночью падал градом,
Путь пропитан смрадом.
Как в Критском лабиринте,
Заточен он был навеки.
Но тянуло их магнитом,
И взрастили меня греки.
Я был послан отче нашим,
Отче их, забыв, растил меня.
Становилось зло все краше,
Расцветала, лживая змея.
Он не ведал, пока солнце,
Не вздымало поверх дней.
Я других страдать заставил,
Вечно падал Прометей.
И на старости печальной,
Бог умом своим страдальным,
Как и он, вдруг понял я,
Что отец мой - Сатана.
Сбросив в вечер свой наряд,
Черный свет постиг их свечи.
Посходил с ума отряд.
Все погибли, он последний...
И тогда подался в бегство,
В гневе шла за мной семья.
Лишь на утро я всё понял,
Мир - коровник, бог - свинья.
XIII
XIII
Он молча лег на пыльный лед,
Что захрустела под спиной.
И улыбнулся он, увидев взлет,
Падение девушки своей.
Он осветил разлуку тьмой,
Он преклонил колени пред отрядом.
И съел устами голос свой,
И обратилась тайна в нем, последним ядом.
Как долго, преданно любил,
Как беззаветно ей хранил отраду,
Завесил тьмой он дом родной,
И полетело с треском счастье градом.
Она была в тот день последним,
Последним человеком на земле,
Что был убит рукой заветной,
Того, кто мира мрак собрал в себе.
XIV
Но вскоре прекратив свободу,
Разгулье памяти своей.
Меркурий двинулся в дорогу,
В раздолье пастбища свиней.
Он шел, не зная как идти,
Как ублажаться, верить.
Он сам себя не мог простить,
Старательно скрывая зверя.
И поголовье из свиней,
Рассаженных в коровнике,
Предстали в образе людей.
Избрав его в паломники.
Но он не смел им отвечать,
Он просто шел, и шел вперед.
И не желал Меркурий знать,
Что движется уже, его черед.
XV
Меркурий помер в сотый раз,
И в двести третий глаз закрыл.
В пустыню алчную мчался Красс.
Он жадным господом и там прослыл.
Тот Красс был тем, кто виден им.
Кто тщательно скрывая свое имя,
Кто поднимая к небу квази-нимб.
Он грезил красным стать, и синим.
Упадок Мира, помнил даже он,
Последний с тех, кто умирал.
Упадка слышал четкий звон,
Как мирляне, так Красс страдал.
Но вот настал и этот бой,
Когда скрестил меч и щит.
Меркурий слышал ночью вой,
Как Красс в нём говорит.
"Я есть, брат, ты,
Я твой остаток,
Я разум твой,
И твой задаток.
Ты, отрекнулся,
Забыл, закрыл
Себе глаза.
Но вот он я,
И я вернулся.
Я заберу
В тартар тебя!"
Меркурий молча оду слушал.
Курил и пил, и молча ел.
И загнивали свиньи туши,
Он адским голосом запел.
Когда погиб последний свин,
Тогда потухла в пламени свинья,
Явился он, а сверху нимб.
"Красс это ты, А ты - лишь я!"