Запутавшись в кулисах-небесах,
Где каждый опирался на своё,
Богиня Кали стрелки на часах
Столкнула вместе точками над ё.
И, потирая выпуклость на лбу,
Я чувствовал, как некий побратим
Мне предложил фамильную игру:
Плюс-минус, победим - не победим.
Я мог бы отшутиться и уйти,
И каждый бы остался при своих…
Но сдуру принял правила игры -
Пусть выживет один из нас двоих.
Потом я долго спорил о цене,
Мой побратим - моё второе я.
И то, что отрастало на спине,
Напоминало мне лишь два горба.
А он, всё прилипал к моим ногам,
Тащил на рельсы с криками «Банзай»,
Пока я что-то блеял по слогам,
Нас переехал сказочный трамвай.
И, соскребая часть себя со шпал,
На ощупь, как ребёнок в темноте,
Казалось мне, что я всего лишь спал,
Взрываясь пустотою в пустоте.
Трамвай ушел, и ночь оболгалась
На перекрестке с тусклым фонарём.
А злая тень, та, что за мной гналась,
Не здешним обожгла нашатырём.
И, пробуя держаться на двоих,
Я рельсы поднимая на дыбы,
Как проездной, сжимая каждый стих,
В беспамятстве шептал: «Мы не рабы».
И ангелы кричали в разнобой
В преддверье неминуемой беды,
Шурупом с ультраправою резьбой,
Я перся в инфралевые пласты.
И, выставив беспёрое крыло,
Я, пятясь боком, стал атаковать,
А Кали-юга скалила лицо,
Улыбкой прикрывая волчью пасть.
И пить за здравье больше я не мог,
Но, все-таки, хлебал за упокой,
Покуда некий позабытый БОГ,
Не оборвал священный мой запой.
И он сказал: «Спокойно, господа,
Не гоже, кувыркаться вам в грязи».
Я возражал: «Ведь здесь у нас дела»,
Он улыбался: «Ну, давай, пошли».
И я с похмелья путал полюса,
И требовал спасительный наркоз,
И свой язык я не отгрыз едва,
Когда слова летели под откос.
И, выбив дверь в обратно пустотой,
Я различал в ней каждую деталь,
Покуда не блеснула надо мной
Оккама - нержавеющая сталь.
И в кость вошло алмазное сверло,
И стрелки вмиг застыли на нолях,
Но чудо, всё-таки, произошло,
И перья отрастали на глазах.
И то, что было раньше, часть меня,
Летело вниз, как сброшенный балласт,
Мой мозг топил смолу, но иногда
Он тоже мог почувствовать контраст.
Он пыльную кулису теребил,
И из-под века вылезло бревно,
А тот же БОГ на выбор предложил
В себе найти священное зерно.
Он мне твердил: «Ты пожелай врагам,
То, что хотел бы пожелать себе»,
Но мой духовный беженец Адам,
Валялся где-то там, на самом дне.
Он говорил, что смерти вовсе нет,
Что Сатья-юга, лучшая из юг,
И что эпоха тридцати монет -
Пристанище безумцев и ворюг.
Покуда весь не сжег адреналин,
Был полубогом получеловек.
Он говорил: «Да не судите», блин,
«И не судимы будите вовек»,
Он утверждал, есть шансы у людей,
Что мы напрасно плачем и скорбим,
И что в итоге будет всё о’кей,
И тот, кто любит, тот всегда любим.
И я Его слова сжимал в руке,
И буквы прожигали мне ладонь,
И то, что напророчил я себе,
Всё сжег Его божественный огонь.
И некая серебряная нить
Чуть слышно прозвенела нотой до.
Хотелось пить, всего лишь только пить…
Не вспоминая никому и ничего.
Я возвращался цел и невредим,
И все трамваи прятались в депо,
И мирно спал фамильный побратим,
И Кали-юга морщила лицо.