Огромные сачки.
Огромными скачками мы летели вниз по лестнице. Ухх, ух - через три ступеньки сразу! Еще раз – ууух! А если подольше пролететь? Уххх-хх! - через четыре!
Наша группа осталась стоять тремя этажами выше, перед дверью закрытой аудитории. Преподаватель не приходил, хотя уже пару минут как пошло время официальной лекции. Мы убежали с начертательной геометрии, с «начерталки». Само название, с зашитым в него вопросом – на черта? – ставило изучение этой науки под большое сомнение. И предмет этот был каторжный какой-то: мелкотравчатый и дотошный. Требовал точности, аккуратности, усидчивости, целеустремленности – да для семнадцатилетних пацанов - практически смены пола. Ну есть горячее сердце, есть - но где взять чистые руки, которые не оставляют грязных разводов на белоснежном ватмане?
Уххх-хх! - через четыре! Сту-пеньки!!!
Ах, как же сладостна она, свобода, добытая тяжелым неправедным трудом!
Все в ней прекрасно – и этот щекотливый страх, когда пересыхает горло и слабеют колени. Даже подумать страшно, опять пропуск, но ты, с риском для мысли – взял да подумал…
И этот проблеск решительности, который, как молния - вжик! - и расчеркнет измученную логарифмами душу. Тот миг, когда в стихающем гуле усаживающихся в огромной аудитории первокурсников – ты вдруг поймаешь вопросительный взгляд знакомых черных выпученных глаз. О, позови меня с собой, я приду сквозь дни и ночи! И вот мелькнет в глазах друга этот бесовский огонек и ты в последние, в самые окончательные - уже преподаватель грудь свою вздымает, чтобы поздороваться с вами, идиотами, расселись тут рядами Фурье до самого потолка в четыреста голов дурных поток - в самые заключительные, финальные, крайние секунды перемены - срываешься с насиженного на заднем ряду места и расталкивая забегающих последних бойцов сопротивления материалам, «минутку, секундочку, только бы не посмотрел, не запомнил» - выскальзываешь за дверь.* И первые упоительные минуты свободы, когда распрямляется твоя смятая термехом оригамная душа, наполняются первой пивной влагой твои весенние почки, проклевываются робкие ярко-зеленые клейкие листочки желаний молодого организма! Душа поет, а сердце скачет!
Нет, решительно я вам скажу – нет, то есть – да, да - здесь все превосходно!
Мы неслись по лестнице, перепрыгивая эти ступеньки, как молодые муфлоны. Весь солнечный весенний день, такой яркий, такой бесконечный в юности, был наш, полностью наш до последней секундочки. А солдат попьет кваску, купит эскимо, никуда не торопясь, выйдет из кино. Все, как в песне, только – пивка. И кино тоже - французская комедия, с Бельмондо, что могло быть лучше в то время. В зале, покатываясь от хохота и болтая головой по сторонам, я случайно глянул в сторону. Сердце остановилось поперек смеха: через два места в нашем ряду хихикал наш преподаватель начертательной геометрии.
Твою так! Ну все, приехали! Получи, деревня, трактор!
Тыкая в сторону начертателя, я истошными щипками привлек Сашино внимание. Он не поверил и трижды выворачивал голову в наиболее уморительные моменты, когда наш геометр наклонялся вперед от хохота. Наконец Саша скривил лицо и вынес немой вердикт – не он!
Да он! – я выпучил глаза сверх положенного мне физиологией предела.
В это время проскочили титры, зажегся свет и все потянулись к выходу.
Нет, не он! – оттопырил Саша нижнюю губу как интеллигент мизинец.
Он! Говорю тебе – он! - отчаянно взметнул я брови.
Препираясь исключительно мимическими средствами, мы втянули животы и тихонечко ждали, пока зал опустеет. Глаза поднять мы так и не рискнули.
На следующий день нам сказали – а начерталки-то не было, препод заболел.
Мои часы... Мои - не чьи-то! Вы всё грозитесь мне сердито.
Вас много - я на вас один. Весь в окруженье чьих-то спин.
Живу, гуляю, в ус не дую… Но время кинуло почин:
Я вместе с вами существую Без уважительных причин.
Отвертка судьбы
- Ну, что, граждане алкоголики, хулиганы и тунеядцы. Кто хочет отработать?!
Сквозь импортный спортивный костюм было отчетливо видно, что мужик этот очень физически культурный. Бицепсы бугрились у него во всех местах, по всему телу. Это был завкафедры физкультуры нашего политеха.
- Повторяю, кто хочет отработать свои пропуски? - он шел вдоль ломаного гражданского строя и в такт словам бил себя по руке большой, блестящей на утреннем солнце, отверткой. Причем не плашмя, а острием – прямо в ладонь. Эти размеренные движения никак не отражались на его каменном лице, но приводили строй в состояние тошноты и головокружения. С каждым ударом это чувство усиливалось. Эдакий перманентный токсикоз от ожидаемого совокупления с молодцом-спортом.
А вокруг бушевала весна – все было зелено-презелено, ветер свеж, а воздух синь, как узелок с бельем у выписавшегося из больницы. Удивленные ранней весной тополя заставляли юношей осторожно прищуриваться и украдкой сплевывать нежный пух.
Южный апрель бушевал вовсю. Через пару дней должен был состояться главный праздник освобожденного труда – любимый Ленинский субботник. Ветер доносил позывные пионерской зорьки и обрывки речитатива. Я прислушался.
Ленин родился в апреле, Когда расцветает земля, Когда позабыты метели И в рощах цветут тополя. Ленин был добрым и смелым, Учил не бояться труда И самое малое дело По-честному делать всегда.
Мы тоже, как и Вождь, хотели сделать свое маленькое, но важное дело тихо и быстро. В эти последние семнадцать мгновений весны мы пытались спасти свои учебные шкуры, отработав пропуски по физкультуре. То, что эта физическая культура - абсолютно такой же предмет, как и другие – просветил меня опытный друг. «Не дай бог им узнать, что ты так не считаешь – тогда ничего уже не поможет. Они очень сильные и очень обидчивые» - наставлял Саша меня накануне.
Конечно, в нашей шеренге собрались не столько алкоголики и хулиганы, сколько просто хитропопые студенты. Хилые картежники, низенькие любители пива, долговязые лентяи – обычные прогульщики этой самой физической культуры. Пасынки труда, одним словом, жертвы учебных будней. В общем, цвет студенчества.
- Так что, огласить вам весь список, а? – поигрывал трицепсами, заглядывал нам в глаза завкафедры.
Никто не откликался на его риторические призывы. Воля наша была сломлена долгими часами прогулов и пропусков. Спартака среди нас не было, настоящих буйных всегда мало. Все мы, нахлебники спорта и предатели зарядки, напряженно следили – куда нас распределят на отработку.
- Ну что, лентяи-разгильдяи, из пятого круга ада, - непредсказуемо вспухая мышцами, разминал он нашу затекшую совесть, - будем отрабатывать во славу советского спорта?
Знакомство с Данте делало его еще страшнее. Отек строя было уже видно невооруженным глазом. У некоторых начался неконтролированный процесс слюноотделения.
- Ты, ты и ты. Вы, трое. И вы вдвоем. – Тыкал он отверткой в хилые грудки.
В спортзал, на территорию, в бассейн. Таскать маты, красить бордюры, чистить плитку. Шеренга быстро редела. Наших товарищей разбирали преподаватели и завхозы. Сотрудники кафедры физической культуры, сильные мира сего, уводили по пять-шесть человек в спортивное рабство. Нас с Сашей судьба-отвертка пока миновала. Никто нами не прельщался.
- Ну, работники пивка и коньяка, прогульщики с большой дороги, - дошел он до нас. – Рекордсмены вы хреновы, почему ни на одном занятии не были?
Главное, ребята, сердцем не стареть. Особенно в такие минуты. Мы постарались еще сильнее склонить наши и так повинные головы, потупить наши тупые глаза.
- Что же делать с вами, - с видом помпейца последнего дня он окинул взглядом наши рабские тельца.
Стоявшая рядом сухопарая тренерша проронила сквозь зубы что-то короткое и безразличное о нашей судьбе. Завкафедры громыхнул хохотом и как-то странно глянул на нас. Впрочем, его лицо быстро приняло привычное зверское выражение.
- Пойдете в помощь секции скалолазания, - отломил он свое решение железными зубами и опустил отвертку.
Участь шерпов
- А ты слышал, альпинисты с собой всегда берут несколько горцев-шерпов? – наклонившись ко мне просипел Саша.
- Зачем? – выдохнул я.
- Не знаю, - попытался сплюнуть он и глазами изобразил что-то ужасное.
Одна догадка была страшнее другой. Мы очень устали и соображали с трудом. Мы тащили громадные долговязые рюкзаки. Солнце пекло уже немилосердно.
Тренерша, возглавившая этот поход, бодро перебегала вдоль цепочки горовосходителей, перешучиваясь с ребятами из секции о чем-то непонятном. Нет, лучше бы мы в спортзале гири пропалывали, маты выкорчевывали.
- Вот и наш скалодром! – с гордостью объявила она.
Перевал Дятлова! Каменистые склоны оврага почти отвесно уходили в поднебесье. Копетдаг каракарумский, они что - будут лезть туда?! Да, у них мозгов хватит…
Мы упали вместе с рюкзаками в мятые колючки. Подташнивало.
- Ну что, соколы, взовьетесь орлами? – громыхнув связкой ледорубов, подсела к нам главная альпинистка.
Мы сделали вид, что оглохли от тяжести. Перед глазами дрожали черные круги.
«Игрок не альпинист - сам в гору не пойдет» - вспомнилось, как Саша учил меня преферансу.
- Шлямбуры на новой трассе бить будем, Надежда Степановна? – коренастый крепыш, хоть поросят об лоб бей, притопал к тренерше. Вместе с ним – с камушка на кумушек, с носка на пяточку - припорхнула тоненькая востроносая девушка. Она была такая гуттаперчевая в своем трико, что казалось ее можно сложить пополам, еще пополам, еще – и носить, например, в кошельке, вытаскивая по необходимости, для разных нужд.
- Будем, Митя. А вы пока с Соней новичков погоняйте – наверх и дюльфером вниз. Пару раз, думаю, выдержат.
- А как им – грудную обвязку делать? – глянув на нас как сведущий живодер, пробасил Митя. Блин, здоровый какой парень, такого об дорогу не убьешь.
- Нет, лучше «беседку». Не надо все сразу - пусть пообвыкнут.
Митя рывком поставил нас на ноги и нацепил каждому широкий пояс верности альпинизму. Потом он завел мне под задницу веревку, пропустил ее между ног, обвил ею правое бедро, а затем поднял через грудь за левое плечо и опустил через спину, вложив ее в мою вялую правую руку. О! Месье знает толк в извращениях!
- Молоток, - ободрительно хлопнул он меня своей лапищей и занялся Сашей. Я уже не ставил перед собой никаких грандиозных задач, просто старался не обмочить репутацию. Выйти сухим из беды. Цель была одна – уцелеть.
- Здесь вам не легкая атлетика, здесь тяжелая гимнастика, - Митя оплетал нас веревками, как опытный паук пеленает двух зеленых мушек. Он прислонил нас к скале, подергал за бечевки на груди и провел предстартовый инструктаж так сжато, словно самурай, вкратце пересказывающий основы «Бусидо» двум камикадце-даунам:
- Слушай сюда, герои каньонов. По три раза дважды не повторяю. Чтобы спуститься – оттопыриваешь пятую точку... ну, жопу, - уточнил он на мой вопросительный взгляд, - и, оттолкнувшись ногами, попускаешь с двух рук веревку. Как бы так вот – ох… Понятно? Так пролетаешь метров пять и тормозишь ее, веревку, правой рукой, и ногами пружинишь о скалу, въехал? Не закрывать глаза!! – неожиданно рявкнул он. - Запомни и не путай - спуск ты регулируешь правой рукой. Правой, снизу, понял? Правой! Не закрывать! Левая только придерживает верёвку, понял?
Правой, левой, правой. Отпускать, зажимать. Придерживать. Эта часть таблетки от головы, эта – от жопы. Смотри, ничего не перепутай.
- Мальчики, следует еще иметь в виду, что при этом спуске верёвка сильно режет плечо и… внутри бедра, – сказала Соня, скручивая пальцами какой-то эдельвейсик.
Голос у нее оказался такой колокольчиковый, что отчаянно захотелось жить и приносить пользу всем молодым женщинам мира. - Вы подложите туда, ну туда… да, да, сюда, между ног – рукавицу, что ли. Нет, не так, надо сложить ее, как подушечку. Вдруг веревка соскочит!
- А наверх как? – чтобы не думать о том, куда что соскочит, уточнил я.
- А вот это проще, - повернулась ко мне гибкая Соня, - у твоего тела должно - три точки опоры, а центр тяжести должен висеть тут, между ними, понятно? – трижды сухонькая легкая ладошка коснулась моего измученного организма. - Ты переносишь свободную четвёртую… (опять прохладная ладошка…) конечность к следующему зацепу, а центр тяжести как бы перебрасываешь - дальше. Понял? Тут все просто.
Ох, скалопильная и сексолазная ты моя… Я вспомнил про многоножку, которая однажды задумалась, как она ходит. Что-то у меня тоже до фига конечностей получилось.
- А если боязнь высоты? – закончив мостить рукавицу, разогнулся Саша.
- А тогда жизнь твоя будет яркой, но недолгой, - наматывая веревку на локоть, флегматично изрек коренастый Митя. – Хватит болтать, пошли, – повернулся он к нам треугольной спиной.
- А если…
- Да не ссыте, ребята. Мы вас на Солнце ночью запустим! – гоготнул, развернувшись, Митя и могучим хлопком придал мне верное направление к скалам.
Восхождение
В жизни всегда есть место подвигу. Главное – держаться от этого места подальше. Это сказал Жванецкий, а уж он и Одессу, и окрестности ее со всеми скалами знал хорошо.
У подножия доморощенной Джомолунгмы выстроилась пестрая шеренга. Молодые парни и девушки, дрожа от возбуждения, в последний раз трогали друг друга за элементы экипировки.
- Пошел, пошел! – заверещал как резаный старшой и студенты по-муравьиному быстро покарабкались на вершину откоса, ловко подтягиваясь всеми данными им от природы точками опоры. Добравшись до верхушки, они смещались немного вбок и, оттопырив крошечные попки, со свистом неслись вниз, отталкиваясь от стены пружинистыми ножками. Конвейер работал без остановки. Саша стоял человек на шесть впереди. Он обернулся и попрощался со мной глазами. «Я тоже буду помнить тебя» - кивнул я ему в ответ.
Тем не менее, взобрался он ловко. Наверное, от страха. Что гадать, скоро можно будет это проверить на себе. «Давай вниз! Не тормози коллектив!» - рявкнул распорядитель этого праздника жизни для зайцев над бездной. Саша отодвинул задницу и обреченно рухнул вниз. Пролетев полпути, его тело издало звериный рык и, страшно дернувшись, мертво зависло в центре небесной тверди.
- Улитка твоя на склоне… - прошептал я.
- Смотри, какой срыв, - заволновалась очередь.
- Да, фактор рывка, наверно, сильный, - согласился геркулесный Митя.
- С ним что-то случилось! Посмотрите, посмотрите!- пытался вырваться я из рук инструкторов.
- Давай, давай, - подталкивали они меня в спину, подпинывая и подсаживая, - вперед и с песней, студент, горы зовут!
От ужаса я тоже довольно быстро взлетел на этот Эверест. С трудом оторвав от стены щеку, я глянул вниз. «Отдай колбасу, я все прощу!» - ни к селу, ни к городу захихикал я.
- Над пропастью – не ржи! – отчетливо сказал внутри моей головы маленький альпинист.
- Пятую точку… наазаад!– прокричала тренерша. - Пятую точку назад, стрелять буду! – рехнулся я со страха, что ли?
Опять почудилось: - Пятую точку нааазад!!! По сторонам не смотреть! – Да, а прыжок вниз – побег? Ой, черный ворон, черный ворон, что ты въешься над моею головой? – мысленно попрощался я с синичкой, выпучившей на меня свои удивленные бусинки в метре от моей башки.
Я осторожно отодвинул задницу. Оторвать голову и плечи от стены-спасительницы было просто невозможно. Легче отодрать месяц не евшего младенца от истекающей молоком Памелы Андерсон. Я повис на веревке, упершись трясущимися полусогнутыми ногами в скалу. Внизу копошились совсем игрушечные люди. Ох, какая ты неблизкая, неласковая, альпинистка моя, скалолазка моя!
- Поооо-шел! – скомандовала альпийская фурия.
Ух, уууух. Еще раз – ууух!!! Здорово, слушай! Крыша мира поехала! Пик Коммунизма пикнул и пукнул. Ух, ух, уууух! Спецназ, блин! Десантура! Малииии-новый берет – отчаянная радость!
А если подольше пролететь? Ух, ууууууууууууууууууууух.
Ааааааааааа! Между ног резануло так, будто мне рванули зуб через все тело, зайдя с обратной стороны. Перепутав отверстия. Свет померк.
«Так вот оно какое – небо в алмазах» - первая мысль одиноко огляделась в пустой черепной коробке.
- У тебя тоже веревка на скорости с рукавицы соскочила, - Сашина голова, задумчиво покусывая травинку, склонилась надо мной. Кисловато пахло зеленью.
«Что за апрель без погибшего альпиниста?» – подумал я равнодушно. Нищее синее небо пробовало прикрыться скромной полупрозрачной тучкой. Лето, наверное, будет совсем безоблачное.