I
Она не бродит под парижскими дождями.
По городам дожди одни и те же
и все похожи: мокнущая крыша,
отложенная книга Мураками,
и голуби весь вечер на манеже.
Не полюбить Парижа.
С тобою праздник, но и отчужденье.
Так ангел, пролетая в стылом небе,
нахохлившись, бормочет: «занесло ведь…»
Сыреющая вотчина тюленья
лениво упражняется в тустепе,
двоит, чтоб не злословить,
троит и синкопирует древнейший,
с потопа, ритм. И голуби всё те же,
с ковчега. Подзабытая мечта,
по возрасту уволенная гейша –
Париж, мотивы праздника всё реже
снимает с нотного листа.
И Женщина, прислушавшись, кивнёт,
с кофейной чашкой к городу присев,
светлея головой над камня чащей.
И время до поры побережёт
её, как верный ночничок всех тех,
без поцелуя спящих.
II
Она жива. Она жива настолько,
что из горгульих повидавших глаз,
дивя расфранченную челядь,
бежит слеза, как выжатая долька
из вечности. На камне этой place
немудрено проверить
вернется ль сказка, за руку ведя
кривого карлика с печальными глазами.
Увековечен в янтаре – в глухой тоске,
искусанной губой разбередя
стояние под мокрыми часами
и жилку на виске –
вернется ль… Кофе стынет. Ночь, горча,
расставит на места, как пары в танго,
истертые слова по книжным полкам.
И Лис просеменит из-за плеча,
и тихо спрыгивает желтый ангел
с потухшей ёлки.